Экипаж Большого Друга

Лес казался бесконечным. И выглядел он каким-то уж очень однообразным. Тёмные стволы в два обхвата, лишённые сучков ниже десяти метров, словно сделаны по одному образцу. Повернувшись назад, можно увидеть картину почти в точности такую же, как и впереди по курсу. Таких лесов на Земле я не видел, хотя, что я там видел-то? Родимая средняя полоса, и только.

Пару раз за день мы делали привал, когда набредали на ручей — попить и промыть Димкину рану. Он держался хорошо, но нога его ниже колена заметно припухла и покраснела.

Разговоры поначалу крутились вокруг вариантов спасения, потом мы перешли, было, на решение вопроса о природе божества Шааясса, но тема показалась мне скользкой, как бы не скатиться опять к спору о целях и смыслах. И я перевёл разговор на воспоминания.

Мы говорили о детстве, о преподавателях, о Димкиных женщинах, о литературе. Молчать мы тоже молчали, но тишина в лесу стояла такая, что через пять минут хотелось услышать хоть что-то, только бы не слышать эту тишину. Да, странный лес, ни птиц, ни, даже, насекомых. Одни деревья да иногда редкие кустики, чересчур правильной шарообразной формы.

К вечеру даже я почувствовал, что хватит, пора отдохнуть. Счётчик на навигаторе показал, что мы прошли почти двадцать километров, а лес вокруг как будто остался прежним, тем же, что и утром.

Димка дежурил первым. Я кое-как устроился под кустом, на мху, что покрывал землю почти сплошным ковром, лежать довольно удобно, но сон не шёл. Мысли, тяжёлые, сонные ворочались в голове, цеплялись одна за другую и устраивали этакий слоновий хоровод, не желавший закончиться.

Ночью, разбуженный Димкой, я далеко не сразу сообразил, что происходит и после до утра не мог отделаться от мысли, что нахожусь в каком-то странном сне, где нет ничего кроме светящегося экранчика навигатора. Дикая, давящая тишина и темень выводят из себя быстрее, чем громкий шум, проверено. Единственным средством борьбы с пустотой, которое мне помогло, оказались стихи. Никогда раньше стихов не писал, а теперь сидел и сочинял вирши, мучительно подбирая рифмы и злясь на себя за то, что забыл предыдущее, только что вымученное четверостишие. Стихи и светлячок-навигатор, вот что спасло меня от истерики. Как боролся с напастью Круглый, я спрашивать не стал — мало ли что.

IX

Второй день пути был бы, наверное, похож на первый. Но прошли мы гораздо меньше. После полудня Димка, не произнеся и слова, остановился и сел.

— Всё. Давай делать костыль, вон подходящая дубина, — он махнул рукой. — Ступать на ногу больше не могу.

Изготовление костыля заняло немного времени, но скорость упала заметно. Нога у Димы выглядела по моим представлениям, хуже некуда. Как ещё он шёл с утра, не понимаю. Да и сам он не смотрелся, как герой комиксов. Глаза запали, губы потрескались, а щетина отнюдь не добавляла шарма. На разговоры его больше не тянуло, и они постепенно превратились в монологи, мои.

Вечером я решил, что дежурить буду всю ночь, пусть Димка поспит. Он действительно уснул, а мне осталось только размышлять, тяга к стихосложению куда-то улетучилась. Мысли типа «куда мы, чёрт возьми, идём?» — табу, это я понимал чётко и только и занимался тем, что отгонял от себя подобные вопросы. Поскольку единственным ответом было — «не куда, а почему — потому, что гонит нас инстинкт самосохранения».

Оставаться на месте, значит отказаться от борьбы, значит мысленно себя похоронить. Движение — борьба или, пусть, видимость борьбы. Но таков инстинкт. Ещё меня интересовало, почему нас не нашли сервы. Ответ напрашивался — племя маргиналов не захотело сотрудничать с властями. Или власти не захотели их допрашивать о причинах гибели группы захвата. Но когда эта самая группа успела бы доложить, что захватила нас? А, бог с ними. Есть у нас проблемы и поважнее.

Утром я проснулся от холода и боли в спине. Оказалось, что я храбро заснул на посту, да так, сидя, и проспал всю ночь. Боже, до чего я дошёл! Это я-то, который когда-то не мог уснуть, если кровать вдруг показалась недостаточно мягкой или широкой.

День третий прошёл, как в бреду. Димка часто спотыкался, всё норовил упасть. Пришлось взять его руку и положить себе на плечо. Он сразу ослаб, тяжесть, поначалу казавшаяся невеликой, постепенно стала пригибать меня к земле. Мы всё чаще отдыхали, и всё труднее мне становилось его поднимать. К вечеру он не мог говорить, лишь хрипел, с трудом гоняя воздух через лёгкие.

Есть он не стал, сразу, как сели, повалился и заснул. Мне тоже было не до рассуждений. Проглотив паёк, я плюнул на все дежурства и провалился в сон.

А утром Димка не смог встать, он вообще не приходил в себя. Мои попытки заговорить с ним приводили только к тому, что Круглый открывал невидящие глаза и бормотал какую-то чушь.

Я не думал, не было мыслей вообще. Кроме тех, что сопровождали действия. Я нашёл куст побольше, срезал самые крупные ветки, связал их полосами, нарезанными из второго рюкзака. Приделал к разлапистой конструкции лямку, примерил — как раз.