Экипаж. Лев. Лиссабонские любовники

Буллит то бросал «лендровер» под немыслимым углом на откос крутого холма и держал его вздыбленным до самой вершины, откуда словно с воздуха открывался вид на беспредельные просторы, то погружался вглубь таких темных, таких тернистых и изломанных оврагов, что они походили на морское дно, усеянное звездчатыми кораллами. И вдруг откуда ни возьмись в глаза бил свет привольной саванны. А потом возникал монументальный строевой лес с виднеющимися далеко вверху пролетами.

Конечно же, ничто не могло занять место тех тайн, к которым я приблизился, сопровождая Патрицию. Но и чудная экскурсия, организованная Буллитом, тоже оказалась не сопоставимой ни с чем. Сам возраст девочки, составлявший ее главную силу, ее одержимость Кингом, и моя одержимость ею сводили то пространство, на котором я ее встретил, к зоне таинственного и сказочного. А вот Буллит, напротив, показывал мне Королевский заповедник во всем его размахе и великолепии, раскрывал его передо мной, распахивая все его двери.

Я уже давно утратил всякую способность ориентироваться, перестал осознавать вправо мы едем или влево, вперед или назад, и это меня нисколько не смущало. Эти ориентиры стали несущественными, потеряли смысл при таком восприятии обособленных полей, высоких лесов, узких полян в форме полумесяца, массивов деревьев-исполинов, перелесков и прерий, которые чередовались, находили друг на друга, сливались в один и тот же пейзаж, одновременно буколический и дикий, пленительный и пугающий. В этом океане зелени утреннее солнце подчеркивало приглушенный или яркий тон, резкий или нежный оттенок каждого движения травы или листвы, а время от времени в нем возникали словно рифы скалистые горы, образовавшиеся из бывших вулканов и несущие свою окаменелую лаву в виде корон из черной пены.

А где были города, или хотя бы затерянные в глуши деревушки, или на худой конец одинокие лачуги, выпускающие из трубы в небо струйку сажи? Здесь земля никогда не знала ни дыма жилья, ни запаха, ни следа, ни тени человека. С незапамятных времен в этой бруссе рождались, жили, охотились, спаривались и умирали только племена животных. И с тех пор ничего не изменилось. И звери и земля хранили верность изначально установленному порядку. А Буллит, великий огненноволосый колдун, занимался своим магическим искусством, заклиная их всех в своем безудержном кружении.

Антилопы, газели, зебры, гну и буйволы… Машина, несущаяся на пределе скорости, кренясь, вздыбливаясь, ныряя вниз, снова выскакивая наверх, гнала эти стада друг на друга, все больше сжимая круги, пока все это многообразие мастей, морд и рогов не рассеивалось по бруссе, мчась во весь опор, галопируя, взбрыкивая и подпрыгивая.

Задыхаясь от радости и едва переводя дух, ослепленная новыми впечатлениями, Патриция кричала:

— Посмотрите! Посмотрите, какие они красивые! Как быстро бегают зебры и как высоко прыгают антилопы! А буйволы-то как несутся напролом!

Она хватала меня за запястье, чтобы мне лучше передавалась ее убежденность и добавляла:

— Мой отец — друг животных. Они нас знают. Мы умеем играть с ними.

Ну а сам Буллит, такой суровый ко всем, кто хоть сколько-нибудь нарушал покой животных, разделял ли он наивную убежденность дочери? То ли думал, что сама строгость и бдительность, с которыми он охраняет этот покой, позволяют ему иногда этот покой нарушать? Или же тут дело было в какой-то склонности, в инстинкте, с которыми он не мог совладать? Какое имеет значение! Игра продолжалась. Причем все более и более рискованная.

Я вспоминаю слонов, которых мы обнаружили в глубине одной долины. Их было целое стадо, сорок, а то и пятьдесят особей, рассредоточенных вокруг водоема, питаемого каким-то чудотворным источником в бруссе и превращенного по распоряжению Буллита в водохранилище. Некоторые из них искали своими хоботами пищу в растительности на косогоре. Другие барахтались в тине. Малыши толкались, требовали, чтобы матери обливали их водой. Огромный вожак с пожелтевшими от времени бивнями стоял обособленно и охранял свое стадо, словно гранитное изваяние.

Когда он увидел между деревьями нашу машину, он даже не пошевелился. Ну чем ему могло грозить, в чем могло ущемить его всемогущество это насекомое, несущее на себе других насекомых? Однако от возвышенности к возвышенности, от впадины к впадине «лендровер» приблизился к гигантскому стаду, затрясся, рыча и звеня железяками, между группами, семьями. Малыши перепугались. Тогда хобот старого слона расправился, снова изогнулся и покой бруссы нарушил рев более звучный, более пронзительный и более устрашающий, чем сигнал сотни боевых труб. Все стадо подалось к нему: самцы стали сзади него, самки старались защищать слонят.