Экипаж. Лев. Лиссабонские любовники

Это произошло в тот неуловимый промежуток времени, когда летняя ночь в предрассветном освещении вместе с последними тенями все еще продолжала излучать свою высшую негу. Необъятная, строжайшая тишина сомкнулась над стремительным следом, которым самолет продырявил неподвижный воздух.

Из задней кабины показалась громоздкая тень Марбо. С его плеча стекала красная струйка. Он с трудом вылез и пошел к передней части самолета. Поскольку осевший мотор касался земли, он смог протиснуть свою голову в отверстие, откуда только что выглядывал шлем капитана.

— Тели, — слабо простонал он. — Старина Тели.

Он даже не удивился, когда не услышал голоса того, кого звал. Собрав последние силы, он облокотился о край кабины. Вереница образов, в которых запечатлелись три года общей борьбы и общих радостей, смешанная с ощущением физической боли, пронеслась перед ним.

Их первый вылет, тогда Тели был еще младшим лейтенантом… У него болела шея… Вечер, когда они в Реймсе одолели ящик шампанского… У него кружилась голова… Голос капитана пронзительнее трубы… У него подгибались ноги… А при видении Тели, со смехом садящегося в самолет, Марбо потерял сознание…

Время шло. Хаотичная груда, которую представлял из себя самолет, постепенно стала выплывать из темноты. У Тели, наконец, возникло ощущение, что рычаг управления высотой с силой давит ему на грудь. Оперевшись о сиденье, он приподнялся, его ослепили первые лучи солнца. Не владея более своими движениями, он освободился от душившей его меховой накидки, затем, собрав свои слабеющие силы, вывалился из кабины на землю, находившуюся совсем рядом.

Там его ноги споткнулись о чье-то тело, он упал на колени и прошептал:

— Это ты, Марбо. Стрельни еще разок.

Вновь тишина поплыла над равниной. Тели, уцепившись за фюзеляж самолета, выпрямился и застыл. Потрескавшимися губами он с хрипом втягивал воздух.

Медленно, смутно капитан начинал понимать, что еще жив; от битвы осталось одно только воспоминание об агонизирующем рокоте мотора, об ударе. Он пошел. Без цели, единственно, чтобы оказаться подальше от разбитого самолета, от тела своего товарища и запаха крови, витавшего вокруг него.

Поля манили его своим покоем. Он не мог ни о чем думать. Он чувствовал, что сердце бьется в нем, как хрупкое насекомое. Безграничное воздушное пространство в час рассвета расслабляло его мышцы, и он ощущал при движении обманчивую легкость, заставлявшую его на каждом шагу спотыкаться. Поскольку он больше не осознавал собственного тела, его руки удивляли его своими движениями разлаженного балансира. Иногда он садился, сам об этом не подозревая.

Из его левого бока сочился теплый ручеек; этого он даже не замечал.

Бесконечной показалась ему его полная галлюцинаций ходьба по пустой деревне, но, когда он упал в последний раз, солнце было еще прохладным. Ему хотелось пить, он куснул траву, жирную от росы, захотел встать, но это ему не удалось. Тогда он лег на спину, скрестил руки, и ручеек, согревавший его бедра, побежал быстрее.

Внезапно утро оживилось. По небу разлилась сладкая жалоба. Только зародившись, она робко касалась земли. Затем она стала более глубокой. Новые присоединившиеся к перекличке звуки обогатили ее, и усиленная, поддержанная ими, она завибрировала полно и легко. Тели, не узнавая звона колоколов, в соседнем монастыре собиравших к заутрене, принял их, как голос друга, как очень старую колыбельную из детских лет.

Не узнал он и женского хора, поддержавшего это столкновение с бронзой, но почувствовал по окутавшей его ласке.

Он больше не лежал в поле, куда притащило его истерзанное тело. И уже не солнце своим золотым ртом целовало его в лицо. Земля и небо растворились в текучем пространстве. Он понял, что его жизнь подошла к концу, что объединенное пение человеческих голосов и колоколов приветствовали его освобожденную душу.

В свою нежную смерть капитан вошел еще живым.

Когда его останки были доставлены в эскадрилью, товарищи не стали сетовать, но все почувствовали, что улыбка, нарисованная на этих некогда таких жизнерадостных губах слишком твердой рукой, уносила очень дорогую, очень чистую и очень благородную часть их молодости.

ГЛАВА XI

Марбо не захотел отправиться в госпиталь до похорон. Измученный лихорадкой, с грубой повязкой на раненом плече, он охранял Тели, никому не позволяя приблизиться к его бездыханному телу. Один лишь Эрбийон добился милости провести рядом с ним несколько минут и услышать из его уст рассказ о последней битве капитана против пяти самолетов.

Когда стажер вышел из палатки, где покоился Тели, он услышал оживленные голоса Ройара и «доктора». Мори только что был назначен командиром эскадрильи, а это раздражало как старого капитана, так и пилота-врача; первый из них считал, что эта должность соответствовала его званию, другой — сроку службы в авиации. В этом гневе Жан увидел, что спаянность эскадрильи уже начала ослабевать.

Ее душа покоилась там, где бодрствовал Марбо.