Экипаж. Лев. Лиссабонские любовники

Ее большие темные глаза искрились радостью. Должно быть, она мысленно представляла себе, как бы я запыхался, пытаясь поспевать за ней, и как колючие заросли, сквозь которые она скользила без малейших усилий, раздирали бы мое неповоротливое тело.

— Куда мы едем, барышня? — спросил Бого.

Патриция ответила ему очень быстро на языке кикуйю. Шофер повернулся ко мне, и каждая морщинка на его лице шевелилась от ужаса. Казалось, даже белок его глаз потускнел.

— Молчать! — крикнула Патриция. — Ты, я говорю тебе, молчать!

Она опять заговорила на языке своей расы, на языке приказов, заговорила с естественной и жестокой властностью детей, которым с самого дня их рождения окружавшие их черные слуги выказывали полнейшее повиновение.

— Но… но… барышня, но… господин, — бормотал Бого, — ведь это запрещено… Это же строго запрещено, ездить к животным без рейнджера.

— Это верно, — сказал я Патриции. — Твой отец…

— Со мной не нужно никого! — закричала девочка.

Пока я думал, какое принять решение, от одного из покрытых колючками кустов отделился Кихоро и направился к нам. Он шел, перегнувшись под прямым углом, словно тяжелая охотничья двустволка, которую он нес на плече, переломила его в тазу и пригнула к земле. Он остановился у машины, сверля меня своим единственным глазом. Я понимал причину его замешательства. У него была задача охранять девочку во всех ее скитаниях, причем так, чтобы она не догадывалась. А как он мог охранять ее, если она уедет со мной?

Я предложил:

— Ну, раз нет рейнджера, то давайте возьмем хотя бы Кихоро.

— Хотя бы! — возмущенно воскликнула Патриция. — Хотя бы! Да он самый лучший следопыт, загонщик и стрелок во всем этом заповеднике. И знает он его лучше, чем кто бы то ни было. И он мой.

Она сделала знак Кихоро. Тот боком — по другому он не мог из-за своего изуродованного тела — скользнул на сиденье рядом с Бого. Мой шофер вздрогнул от отвращения. Между рейнджерами в их красивых мундирах, натасканных в учтивом обращении с посетителями, и этим одноглазым, покрытом шрамами калекой в пропахших потом и бруссой лохмотьях, не было ничего общего. А кроме того, Кихоро принадлежал к племени вакамба, которое является, наряду с племенем масаев, самым воинственным, самым жестоким.

Мы поехали по средней дороге, единственной разрешенной туристам и уже мне известной. Патриция оперлась спиной на подлокотник, вытянула ноги на сиденье, поджала их под себя, снова вытянула, прикрыла глаза.

— Он похож на передвижную кровать, ваш автомобиль, — сказала она.

Это был взятый напрокат шевроле, легковой автомобиль с закрытым кузовом, не новый, но более вместительный, чем «лендровер» Буллита, представляющий собой английскую модификацию джипа.

— Вот только, — продолжала она, расправляя все свои легкие члены с ощущением роскоши и неги, — вот только он у вас ни в жизнь не пройдет там, где проходит машина моего отца. И к тому же из него ничего не видно.

Патриция скользнула ногами по сиденью и приблизилась ко мне. Беззвучно смеясь, она прошептала:

— Вы только посмотрите на Кихоро! Разве не похож он сейчас на несчастную обезьяну, которую заперли в клетку?

Как ни тихо она говорила, старый черный следопыт услышал свое имя. Он обернулся. Я еще никогда не видел так близко его лицо, где среди по меньшей мере двадцати шрамов на месте правого глаза было зияющее черное пятно, кровавая дыра. Патриция жестом показала ему, чтобы он не беспокоился, что она просто так упомянула его. Истерзанное лицо отвернулось.

— При каких обстоятельствах несчастный получил все эти раны? — спросил я.

— А он совсем и не несчастный, — уверенно сказала Патриция. — Негры не страдают от того, что они некрасивые. А охотники вообще даже гордятся отметинами, полученными на охоте.

— Ну а как он их получил?

— Плечо и таз — это не во время охоты. Это здесь, в заповеднике. Он был слишком уверен в себе и не боялся диких животных. И однажды буйвол подбросил его рогами вверх, а потом стал топтать. А в другой раз он оказался зажатым между стволом дерева, на которое он полез, и боком напавшего на него носорога.

— А лицо? — спросил я. — Это ведь у него следы когтей.

— Тут уж никак не ошибешься, — подтвердила Патриция.

Я посмотрел на нее внимательнее. В голосе ее прозвучала странная гордость, отразившись одновременно на лице. Глаза ее по ходу рассказа становились все темнее, а губы шевелились все энергичнее.

Когти, изуродовавшие лицо Кихоро, принадлежали леопарду. Кихоро долго преследовал его с Ружьем, заряженным единственным патроном, который он брал у Буллита, отправляясь в одиночку на охоту. Единственный его выстрел поразил хищника, но не убил. У того хватило силы, чтобы повалить Кихоро и кромсать его, пока охотник, отбиваясь вслепую ножом, не поразил зверя в сердце.

Когда Патриция закончила рассказ, она часто дышала и руки ее были сцеплены. Я спросил:

— Ты гордишься Кихоро?

— Он ничего не боится.

— Но ведь твой отец тоже ничего не боится?

— Я не хочу. Замолчите! — закричала девочка.