Экипаж

Они пошли к своему бараку, по пути машинально обсуждая бой. Волнение, овладевшее их телами, рассеивалось медленно. Однако эта в определенном смысле механическая общность вовсе не могла сгладить неловкость, возникавшую между ними, когда они находились вместе, и только увеличивала ее, поскольку им было еще труднее утаить друг от друга некоторые движения души, которые хотелось бы сохранить в тайне.

В этот час приносили письма в столовую. Конверты своими яркими тонами украшали стол. Еще от двери они различили те, что предназначались им, и Эрбийон стиснул челюсти, чтобы не выдать ни малейшего волнения, которое охватило все его существо: на столе, почти рядышком лежали два письма от Денизы: одно – для Клода, другое – для него. Хотя его собственное и было подписано измененным почерком и на другой бумаге, он подумал, что Мори этим обмануть не удастся. Он стремительно, прежде товарища, подлетел к столу. Схватил свое письмо и воскликнул:

– После опасности это так приятно!

Затем, желая поскорее отделаться от конверта, который судорожно сжимали пальцы, он распечатал его, резко смял и бросил под стол.

Он уже собирался пойти в свою комнату, как Мори задержал его.

– Не желаете ли немного согреться? – спросил он, указывая на бар.

Затем с грустной иронией добавил:

– В моем присутствии вы превращаетесь прямо-таки в трезвенника.

На молодого человека накатила глубокая грусть. Должно быть, его товарищ действительно разуверился в их дружбе, если решил оживить ее таким грубым способом, который еще недавно ему самому претил, но у него не хватило сил отвергнуть этот жалкий призыв.

Тем временем радость оставаться среди живых, подсознательно владевшая ими, на время ослабила их взаимное смущение. У выпитого ими вина вкус казался более терпким, чем обычно; примитивная обстановка столовой дарила необычное ощущение домашней безопасности.

Мори, до сих пор откладывавший чтение, которого ему было достаточно, чтобы увидеть мир по-иному, распечатал письмо своей жены. Эрбийон, погруженный в животно-блаженное состояние, мечтал.

Почувствовав взгляд Клода на своем лице, он поднял голову и вздрогнул, не сумев взять себя в руки. Черты Мори несли на себе отпечаток ужаса, смешанного с такой жаждой утолить свое любопытство, что Жан, сам того не желая, спросил:

– У вас плохие новости?

– Зачем вы меня об этом спрашиваете? – воскликнул Мори.

– У вас такой расстроенный вид.

Клод спрыгнул с табурета, на котором сидел и принялся ходить по столовой. Жану были хорошо знакомы эти хождения взад и вперед плохо отрегулированного автомата, чтобы подавить слишком сильное волнение. Когда Мори остановился, ему уже удалось придать своему лицу выражение спокойствия.

– Вы ошибаетесь, – сказал он. – Просто снаряды вывели меня из равновесия.

Он снова углубился в чтение, но при этом только делал вид, что читает, к тому же слишком быстро, как плохие актеры в театре, которые слишком грубо притворяются, что впервые натыкаются на уже известную им фразу. Внезапно он сказал:

– Элен спрашивает меня о вас.

Эрбийон очень медленно проглотил вино, уже находившееся у него во рту.

– Ваша жена очень любезна, – пробормотал он наконец.

– В этом полностью ваша заслуга. Обычно мои друзья почти ничего не значат для Элен.

– О! Это просто вежливость, – сказал молодой человек, стиснув стакан с такой силой, что тот чуть было не раскололся.

– Нет, уверяю вас, – настаивал Клод. – Она вкладывает в свои вопросы такой интерес, что он даже льстит мне, поскольку его предметом являетесь вы.

На последние слова он нажал с такой горечью, что Жан, не ответив, вышел. Взгляд Мори, словно обезумевший, блуждал по комнате.

Поглощенный ежедневными занятиями и играми, Эрбийон, как ему этого ни хотелось, до самого вечера так и не смог поразмыслить над этим разговором. Его трагический смысл открылся ему лишь тогда, когда он оказался в комнате один и барак окутала глубокая ночь. Со времени своего возвращения он больше не писал Денизе, несмотря на то, что она продолжала присылать ему письма, исполненные пылкой покорности. Потеряв терпение, она решила разузнать о нем через Клода.

Было ли это с ее стороны расчетом с целью заставить его отвечать или же простым проявлением нестерпимой тревоги? Эрбийон пожал плечами. Какая ему разница, что вызвало в ней этот порыв? Ему не в чем было упрекнуть себя, не на что было сердиться, пока он продолжал разделять свою участь с Мори, принимать его агонизирующую дружбу и в своей трусости даже не мог отважиться в полной мере оправдать своего товарища.

Что сейчас действительно имело значение, так это то, что сегодня утром во взгляде Мори он прочел подозрение. До сих пор его недомолвки и его холодность, и в особенности отказ обнять Мори в день их награждения, окутывали их пеленой глухого и вероломного недоверия. Отныне же оно должно было врезаться в сознание Клода окрепшим подозрением и рассасываться в нем, как в твердой косточке.