Экипажи готовить надо

И жить еще надежде
До той поры, пока
Атланты небо держат
На каменных руках…

Встреча с лагерем получилась, однако, совсем не торжественной. На главных воротах стояла все та же требовательная стража, да еще Ирина с понурым видом.

— Представляешь, не успела я рта раскрыть, как Филимонова прорвало. И понес, и понес! Юра обозвал его дураком, Вася — в ярость. Я говорит, потолкую еще с тобой, Юрий Павлович! И с вами, Ирина Дмитриевна, тоже! Ну, я согласилась потолковать и напомнила, что-де третий отряд идет к лагерю, надо организовать встречу… А он: чтоб, говорит, никакого шума не поднимать! Пусть тихо войдут через лесные ворота и не баламутят мне лагерь! Я махнула рукой и — сюда. В общем-то, этого и надо было ожидать, только…

— Да мы и не строили особых иллюзий…

— Что делать будем? — спросила Ирина.

— Значит, пусть не баламутят мне лагерь? — думая о своем, переспросил Иван. — Боится, значит? Что ж, и это уже неплохо… Ладно, сделаем как он хочет. Даже больше! Мы и через северные ворота не пойдем…

Обернувшись к отряду, громко сказал:

— Вот что, ребята, через главные ворота нас не пускают, до северных далеко, мы уж где-нибудь поближе ход найдем. Пошли!

Цепляясь рюкзаками за края мощных горбылей в заборе, «мятежный третий» просочился на территорию родного лагеря через тайный лаз в дальнем углу за складом.

Глава 35

А в это время между начальником лагеря и старшим вожатым шел далеко не любезный обмен мнениями.

— Обману-ул! — с негодованием говорил Василий Васильевич, шагая, руки за спину, по пионерской комнате, где столы буквой Т, стулья вдоль стен, а на треугольном столике в углу барабаны, вымпелы, грамоты, журналы. — Зуб лечить!.. Это, знаешь, последнюю совесть надо потерять! Бросил лагерь, понимаешь… А тут крутись: мало того, что хозяйственные заботы, так еще бегай по лагерю, организуй, делай за тебя твою работу! Дошло до того, что песни распевать пришлось! С детками, понимаешь, под баян — на кой мне это?..

Здесь Юрий Павлович рассмеялся:

— Представляю, Васильевич, как мило это выглядело…

— Не скалься! — вконец рассвирепел начальник лагеря и остановился напротив старшего. — Он еще скалится, паршивец!

Юрий Павлович даже вздрогнул словно от пощечины: еще никто в жизни не разговаривал с ним так. Он весь напрягся и привстал со стула. Глядя начальнику прямо в глаза, заговорил каким-то не своим, подрагивающим голосом:

— Ну-ну, прошу не хамить. Полегче на поворотах-то…

Мохнатые брови Князева полезли на лоб.

— …Да, я обманул тебя, да, да. Но черт меня подери, если от этого пострадало дело! И умный человек на твоем месте не стал бы поднимать хай, спасибо бы мне сказал. А ты раскричался… Так вот, предупреждаю, Князев, что орать на меня, обзывать меня не позволю, я тебе не Эдя…

Князев отвел глаза в сторону и отошел к столику, что стоял в углу.

— …И прошу запомнить… никаких дел, кроме как по работе, я с тобой больше не имею.

Князев молчал.

— И третье… Все, что наканючил тебе про Кувшинникова ходячий желудок Филимонов, чушь. Я знаю, зачем ты его послал вслед за третьим отрядом… Так вот — не выйдет! У меня ведь все заснято на кинопленку, а кинодокументы — это неопровержимо, это факты. И если смонтирую фильм, думаю, что им заинтересуется педагогическая общественность…

И опять Князев удивленно уставился на старшего, будто видел его впервые.

— …Потому что многое у Кувшинникова интересно, ново и заслуживает всяческой поддержки. И тебе советую: все, что он предложит, обдумай. Если дело стоящее, ты обязан содействовать, а не вставлять палки в колеса. И заруби себе на носу: с завтрашнего дня ты прекращаешь всяческую возню против Кувшинникова. Иначе мы с ним поедем в город и расскажем: Князев консерватор, перестраховщик, хам, вельможа, и его давно надо заменить…

Шея и лицо Василия Васильевича побагровели, но он и тут не проронил ни слова.

Умолк и Юрий Павлович. Тело его расслабилось, он опустился на стул и подумал, что, пожалуй, переборщил. Стал вон даже угрожать. Взбесил Васю до предела, забыл, что эта сволочь на все способна… И в следующую минуту он уже готов был как-то смягчить сказанное, мол, ты погорячился, я погорячился…

Но весь вид Князева как бы говорил: ты для меня больше не существуешь. Я здесь один. Здесь никого нет, кроме меня.

Юрий Павлович поднялся со стула, пожал плечами и вышел.

Глава 36

Первый послепоходный день отдыхали, штопали одежду, мылись в бане, лечили болячки. По лагерю моряки ходили вперевалочку и нехотя позволяли упросить себя рассказать кое-что из «заграничного». Рассказы эти со скоростью цепной реакции распространялись по всем двенадцати отрядам наряду со слухами, что никаких таких походов больше не будет. И в лагере, где за время отсутствия «мятежного третьего» были водворены старые добрые порядки, стала назревать новая, более мощная буза.

Лагерь уже не хотел жить по-старому.