Экологический роман

Эпизод за эпизодом, эпизод за эпизодом, но ведь какой-то обязательнодолжен быть последним?!

Голубеву к его судьбе в свое время, в Боткинской больнице, былоприбавлено тридцать - куда больше-то? Зачем ему еще один, два, три,четыре, а то и пять? Одним словом, решение было окончательным, а разтак - легче стало Голубеву, недаром же говорится: подписано - и с плечдолой!

Вернулся Голубев в Москву после Припяти. Татьяна - совсем старушка, согнулась в три погибели, но по-прежнему хлопотливая, спросила:

- Ты приехал?

- А ты как думала? Не приеду?

- Я так не думала, - замахала Татьяна руками и стала рассказывать, насколько повысились в Москве цены за время его отъезда.

- Дети не звонили?

- Аннушка звонила. У нее все в порядке, она новый фасон платьяпридумала. Вечерний. Строгий...

- Строгий? На строгости нынче далеко не уедешь. Алешка звонил?

- Алеша, ты же знаешь, все еще во Франции. Лекции читает. Оченьуспешно. По ядерной физике.

- Он так тебе и сообщил - очень успешно? По ядерной?

- А зачем мне сообщать? Я и сама прекрасно знаю!

- Я спрашиваю: звонил или не звонил Алешка?

- Не звонил.

- Так бы и сказала.

- Так и говорю.

В тот же день Голубев приступил к наведению порядка в своих бумагах.Дело-то, в общем, безнадежное - бумаги Голубева, как только они у него появились, неизменно пребывали в ужасном беспорядке, и он не знал, как иначе может быть: заведешь для бумаг папки по темам, пронумеруешь - вторая, третья, двадцатая, но бумаги по большей части такие, что каждую в зависимости от содержания можно положить и в первую и в двадцатую папку.

Мастером этого дела, конечно, была Татьяна, экономист-плановик, лет тридцать-сорок тому назад она предлагала мужу свою помощь, но муж сказал: "Что-о-о? Нет уж, нет уж, я сам!" С тех пор сам как рыба об лед бьется. Только сам. Ну и другие дела нынче были: письма написать, кое-кому позвонить, да мало ли что.

Голубев любил цифры, которые кончаются на семь (или на семь делятся), в древности такие цифры тоже почитались, поэтому он и назначил себе срок между 7 и 17 августа, ничуть не сомневаясь в удаче своего начинания: настолько-то он был природным человеком, чтобы в этом заключительном деле природа пошла ему навстречу?! Нет сомнений - пойдет!

А еще: он лежал в кровати и взывал к мыслям. Мысли приходили, но были если не хуже, не слабее предшествующих, то и не лучше и не сильнее. А жаль! Он-то надеялся, возлагал большие-большие надежды: дескать, в эту голову, которая приняла столь неординарное решение, и мысли должны прийти отнюдь не ординарные, откровение за откровением! Ну что поделаешь - чем богаты, тем и рады.

Каждая судьба, начиная с зачатия, имеет своей задачей проникать сквозь иголочное ушко.

И Голубев проникал. Вспомнить писаря, который перепутал назначения: направил его в 22-й стрелковый полк вместо полка 20-го. Почвоведа Курочкина вспомнить, который в 20-м погиб вместо гидролога Голубева. А сколько подобных же случаев? Не перечесть!

Пошленький анекдотик. Доктор ставит пациенту диагноз: "Должен вам сказать, что вы импотент. Не огорчайтесь, но это так!" "Спасибо, доктор, большое спасибо: у меня как гора с плеч!"

Не так-то просто было на две-три недельки (оставшиеся до 7 - 17 августа сего года) обустроиться в мире чистой науки. Если бы он никогда не бывал в том мире - другое дело, но он там бывал, отчетливо представлял себе все значение, всю прелесть чистоты, и достигнуть ее повторно - не получалось.

Собеседников не хватало - Азовского и Полякова. Голубев давно уже жил один-одинешенек, и в заключительном эпизоде на собеседников ему рассчитывать опять же не приходилось.

По привычке Голубев полистал Большую Советскую, третье издание, в красном переплете. На букву "с": самоубийство.

Ничего толкового, ничего кроме неопределенных юридических (псевдоюридических?) суждений - кто и за что отвечает, если... Ну и наплевать! Он коснулся понятия вскользь, как дилетант, не более того. Понятие к нему отношения не имело, он ведь не сам с собой, он с природой договорился, природа дала ему санкцию! Он заслужил, он ведет себя корректно, ему можно, другим - ни в коем случае! Представить себе, что министры, президенты, члены Верховного Совета подобно Голубеву сами себе назначали бы сроки? Скажем, полтора-два месяца? Сколько бы они за это время наобещали, сколько бы тайно от своих избирателей наголосовали в кабинках, сколько раз успели бы объявить о режимах особого управления! О новых конституциях! И т. д. Они и предполагая жить обещали не стесняясь, без зазрения совести, а если бы знали - осталось полтора месяца? Как бы они усатые, бородатые, безбородые и безусые - за этот срок постарались?

Танатология, учение о смерти, как ни странно, ничуть не развивается в эпоху цивилизации. В Древнем Египте это учение стояло очень высоко - а нынче? Шаг вперед, два шага назад! И это при том, что в жизни нет ничего более закономерного, чем смерть.