После этого вывода мое исследование, находившееся под воздействием многих других видов материала, перешло к рассмотрению вопроса с других точек зрения. Особенно это касалось психологической проблемы, может ли предпочтение скорее симметричных, нежели асимметричных, отношений быть внедрено в индивидуума, и каковы могут быть механизмы подобного формирования характера. Но сейчас нам нет надобности в это углубляться.
Сказанного выше достаточно для привнесения методологической темы: туманная "интуиция", позаимствованная из некоторой другой науки, ведет к точным формулировкам той другой науки, в терминах которой возможны более плодотворные размышления о нашем собственном материале.
Заметьте, что форма, в которой я использовал биологические находки, в действительности сильно отличалась от той формы, в которой зоолог стал бы говорить о своем материале. Там, где зоолог мог говорить об аксиальных градиентах, я говорил об "асимметричных отношениях между последовательными сегментами". В своих формулировках я был готов придавать слову "последовательный" одновременно два значения: по отношению к животному материалу оно означало морфологические серии в конкретном трехмерном организме, тогда как по отношению к антропологическому материалу слово "последовательный" означало некое абстрагированное свойство иерархии.
Я думаю, будет честно, если я скажу, что пользуюсь аналогиями в некоторой любопытной абстрактной форме: как я заменяю "аксиальные градиенты" на "асимметричные отношения", я также наделяю слово "последовательный" некоторым абстрактным смыслом, который делает его применимым в обоих видах случаев.
Это приводит нас еще к одному очень важному лейтмотиву моего мышления к привычке конструировать абстракции, относящиеся к терминам сравнения сущностей. В качестве иллюстрации я могу ясно вспомнить первый случай, когда я согрешил такой абстракцией. Это было в Кембридже на экзамене по зоологии, и экзаменатор пытался заставить меня ответить хотя бы на один вопрос из каждого раздела этой дисциплины. Я всегда считал сравнительную анатомию пустой тратой времени, но на экзамене столкнулся с ней лицом к лицу, не имея необходимых детальных знаний. Меня попросили сравнить мочеполовую систему амфибии с аналогичной системой млекопитающего, а я мало что об этом знал.
Необходимость - мать изобретательности. Я решил, что должен быть способен защитить ту позицию, что сравнительная анатомия есть нелепая трата времени. Как вы, вероятно, знаете, зоологи традиционно имеют дело с двумя видами сравнимости органов - гомологией и аналогией. Говорят, что органы "гомологичны", если можно показать, что они имеют подобную структуру или проявляют подобные структурные отношения с другими органами. Например, хобот слона гомологичен носу и губе человека, поскольку он имеет те же формальные отношения с другими частями (глазами и т.д.), однако хобот слона аналогичен руке человека, поскольку оба имеют подобное применение. Пятнадцать лет назад сравнительная анатомия бесконечно вращалась вокруг этих двух видов сравнимости, которые, кстати, являются хорошими примерами того, что я имею в виду под "абстракциями, определяющими термины сравнения сущностей".
Моя атака на систему заключалась в предположении о возможном существовании других видов сравнимости, способных затуманить вопрос до такой степени, что простого морфологического анализа будет недостаточно. Я утверждал, что двусторонние плавники рыбы традиционно рассматриваются как гомологичные двусторонним конечностям млекопитающего, однако хвост рыбы, срединный орган, традиционно рассматривается как "отличающийся" или, в лучшем случае, как "аналогичный" плавникам. Но как быть с двухвостой японской золотой рыбкой? У этого животного факторы, вызывающие аномалию хвоста, также вызывают ту же аномалию в двусторонних плавниках, следовательно, здесь имеется другой вид сравнимости: эквивалентность в терминах процессов и законов роста. Я не знаю, какую оценку я получил за свой ответ. Кстати, гораздо позднее я выяснил, что горизонтальные плавники золотой рыбки едва ли подвержены, если вообще подвержены, влиянию тех факторов, которые вызывают аномалию хвоста, однако я сомневаюсь, что экзаменатор заметил мой блеф. Я также обнаружил любопытный факт, что в 1854 году Гекель (Haekel) фактически придумал слово "гомономия" ("homonomy") для обозначения именно того вида эквивалентности, который я тогда изобрел. Насколько мне известно, это слово вышло из употребления, и, когда я писал свой ответ, им уже не пользовались.
Для меня же, однако, эта идея была новой, и я додумался до нее сам. Я почувствовал, что открыл способ думать. Это было в 1926 году, и этот старый ключ (если хотите - рецепт) с тех пор со мной. Тогда я не понял, что получил рецепт, и должно было пройти еще десять лет, чтобы я полностью осознал значение этой истории про аналогию-гомологию-гомономию.