Экономика каменного века

Лесли Уайт в своем оказавшем существенное влияние на умы эссе «Энергия и эволюция культуры» объяснял, что неолит произвел «огромный прогресс в культурном развитии.., как следствие огромного увеличения количества энергии в год на душу населения, осваиваемой и контролируемой благодаря земледельческому и скотоводческому мастерству» (White, 1949, р. 372). Уайт еще более подчеркнул эволюционный контраст, определив человеческм усилие как основной источник энергии палеолитической культуры и противопоставив его доместицированным растительным и животным ресурсам неолитической культуры. Такое определение источников энергии сразу позволило дать особенно низкую оценку «термоди» н.эмического потенциала» охотников — потенциала человеческого усилия: «средний ресурс мощности» в 1\2 лошадиной силы на душу (White, 1949, р. 369) — как раз, при устранении человеческого усилия из неолитической культурной деятельности, выходило, что люди высвобождались неким трудосберегающим изобретением (доместицированными растениями и животными). Но очевидно, что Уайт неправильно понимал проблему. ОсновивЯ механическая энергия, которой располагали как палеолитическая, так и неолитическм культуры, обеспечивалась человеческими существами, будучи в обоих случаях трансфорНИ-риванной из растительных и животных источников, так что, за несущественными исключениями (редкие случаи непосредственного использования нечеловеческой силы), количество энергии, «используемой» на душу населения в год, было одинаковым в палеолитическом и неолитическом хозяйствах — и оно остается примерно постоянным на протяжении человеческой истории вплоть до начала промышленной революции[11].

Другой специфически антропологический источник досадно неверных суждений о палеолите возникает на собственной почве этой науки, в контексте наблюдений европейцев над ныне живущими охотниками и собирателями, такими как коренные австралийцы, бушмены, она или яган*. Этот этнографический контекст имеет тенденцию искажать наше понимание охотничье-собирательской экономики в двух направлениях.

Прежде всего он предоставляет исключительные возможности для наивных суждений. Природные условия далеких экзотических краев, которые являются театром действия для современных охотничьих культур, создают у

европейцев неблагоприятные впечатления для оценки жизненной ситуации первых, выносимой последними. Маргинальные** (как, например, австралийские пустыни или пустыня Калахари по сравнению с районами земледелия или местами, в которых проходит повседневная жизнь европейца) эти края вызывают у неискушенного наблюдателя вопрос: «Как вообще кто-либо может жить в местности, подобной этой?» Умозрительное заключение о том, что аборигенам лишь кое-как удается поддерживать скудное существование, казалось бы, удачно подкрепляется удивительным разнообразием их диет (ср. Herskovits, 1958, цитированное выше). Местная кухня, включающая вещи, которые кажутся европейцам омерзительными и несъедобными, наводит на мысль, что эти люди смертельно бедствуют. Подобные заключения, конечно, скорее можно встретить в ранних, нежели в поздних сообщениях — в дневниках и журналах путешественников-первопроходцев и миссионеров скорее, чем в монографиях антропологов; но именно потому, что отчеты перво­проходцев составлены давно и, следовательно, близки к исходной ситуации аборигенов, к ним относятся с известным почтением.