Экономика СССР в период с 1921 по 1929 годы. Деньги и Вторая мировая война. После Второй мировой войны: экономика ФРГ, Англии, Франции, США, Латинско

Переходить на хозрасчет предлагается науке, искусству, образованию. Но фундаментальные науки, а тем более гуманитарные, не имеют прямой связи с производством, не производят товаров и не могут давать прибыль. Не может давать прибыль Ленинская библиотека или исторический архив – разве что начать распродавать манускрипты. Если мы хотим иметь хороших специалистов, в вузы надо набирать молодых людей, имеющих способности, а не богатых «спонсоров». Все это, как и почти вся инфраструктура, в передовых странах находится на государственном содержании, вне сферы рыночной конкуренции. Почта не нуждается в повышении цен на марки, чтобы содержать почтальонов, как это сейчас пытаются представить. Высокое же искусство во все времена могло выжить только при широкой материальной помощи со стороны государства.

Правда, существуют и благотворительные фонды, за счет которых содержатся университеты, картинные галереи, симфонические оркестры. Но формирование таких фондов тоже обеспечивается политикой государства, которое предоставляет преимущества людям, отдающим свои деньги в эти фонды.

Следовательно, для того чтобы обеспечить научно-технический прогресс и определенный уровень цивилизованности, необходимо планирование развития этого сектора, необходимы госзаказы.

А в остальной части – нужно ли регулировать рынок? В современном мире в качестве регулятора используются налоги. И не для того, чтобы срезать прибыль и тем самым снизить стимул к рентабельности, а для стимулирования всего самого прогрессивного. Понижение налогов с инвестиций – только частный случай. Льготами при налогообложении пользуются те, кто особенно заботится об охране окружающей среды, новые отрасли, которые нужны и перспективны, но еще не набрали силу; предприятия и организации, работающие на культуру и образование, на повышение гуманности общества. Конечно, допустимо регулирование и помимо налогов. Но только экономическими методами, не диктатом, не директивами, не распределением фондов.

Таким образом, в определенных пределах и соотношениях нужны и план, и регулируемый рынок, и просто рынок.

Нынешняя административная система (или то, что от нее осталось) видит в необходимости государственного регулирования шанс для самовыживания. Именно поэтому для нее «чем хуже, тем лучше», что бы ни говорили ее отдельные благородные представители. Но в том-то и дело, что в старом виде она, система, не просто непригодна, но и вредоносна для становления нового хозяйственного организма. «Перестроиться», как показал опыт шести лет, она не в состоянии. Сумеем ли мы решить эту классическую проблему всех «революций сверху»? Сможет ли система поступиться инстинктом выживания и не мешать (это самое большее, на что она в принципе способна) – не мешать рождению новых структур? Сможет ли общество заставить административную систему сойти со сцены относительно мирно, без катастрофических издержек? Сумеем ли мы заменить (вспомним еще раз слова Екатерины II) «принуждение… вольным умножением товара»? Ответ на эти вопросы мы узнаем в ближайшие годы. Может быть – месяцы»[161].

Вот и получили. Боже упаси, чтобы уважаемый читатель подумал, что авторы пытаются выставить себя в роли каких-то провидцев. Просто обидно в очередной раз наблюдать, как по российской традиции мы вместе с грязной водой выплеснули из купели ребенка. Одна из причин тому – упорное нежелание человечества использовать накопленный опыт перемен, как собственный, так и соседский.

Теоретически идея перестройки, начатой сверху и получившей поддержку широких масс, безусловно, привлекательна. Само ее объявление было воспринято социально активной частью населения как возможность реализовать наконец свой потенциал полностью, пассивной – с некоторым недоумением, но с привычной покорностью воспринимать все идущее сверху как неизбежность.