Экспансия I

Стенограммы были документом бесценным, ибо позволяли понять, что известно победителям о самых сокровенных тайнах разведки рейха, а что осталось неизвестным. В свое время именно он дал устное указание по своему отделу «иностранные армии Востока», начавшему готовиться к поражению рейха, сразу же после покушения на Гитлера, далеко не все документы заносить в регистрационные книги. Именно летом сорок четвертого Гелен приказал своим помощникам поднять архивы, начиная с кампании в Польше, и представить ему все без исключения документы, на которых были его подписи или резолюции. Именно тогда он уничтожил около сорока своих приказов и инструкций, в которых речь шла о принципах обращения с пленными, о методах допросов колеблющихся, об отношении к диверсантам и командос (расстрел на месте, без суда), а также два письма Гиммлеру, носившие характер неприкрытого (но, увы, столь типичного для тоталитаризма) подобострастия. Вместо этих документов, под теми же номерами, он заложил в архив совершенно другие тексты, отличавшиеся сдержанностью, достоинством и содержавшие ряд возражений рейхсфюреру по тем именно вопросам, о которых Рузвельт, Сталин и Черчилль впоследствии заявили в своей Декларации как о военных преступлениях, подлежащих суду Международного трибунала. Это неважно, что в архиве Гиммлера останутся подлинники настоящих документов; во-первых, можно надеяться, что их уничтожат; а если нет, то он отныне получил возможность шельмовать их подлинность, доказывая, что это есть не что иное, как работа гестапо, которое хотело скомпрометировать — накануне краха рейха — всех тех патриотов Германии, сторонников истинно европейской идеи, борцов против всех форм тоталитаризма, которые решили стать на путь скрытого неповиновения безумному фюреру; два документа — не один; пусть победители решат, какой им выгоднее посчитать подлинным…

Гелен знал, что Шелленбергу было значительно труднее уничтожить компрометирующие его документы, — попробуй решись на такое, когда сидишь в одном здании с Кальтенбруннером и Мюллером; Гелена поэтому мучительно интересовало, как ведет себя Шелленберг в заключении; ведь он знал о нем все, он знал ту правду, которая не имела права попасть в руки англо-американцев; это бы дало право Даллесу относиться к нему, Гелену, не как к соратнику по борьбе с Гитлером, не как к тому рыцарю, который возглавляет тайный форпост борьбы против большевистского проникновения на Запад, но как к своему агенту, сломанному на уликах, который, следовательно, обязан работать по приказу, а не так, как он работает сейчас, набирая день ото дня все больший вес в глазах коллег из Вашингтона.

Он страшился показаний Шелленберга потому еще, что в Лондоне к власти пришло рабочее правительство Эттли; да, конечно, лейбористам приходится следовать в фарватере американского курса, им просто-напросто некуда деться, но ведь какая-то часть показаний Шелленберга может просочиться в прессу, начнется скандал, который есть крах предприятия.

Гелен понимал, сколько ума, такта и напора проявил Даллес, чтобы спасти его от Нюрнбергского процесса; пока его имя даже и не упоминалось там ни разу, тогда как даже генерал Хойзингер был вызван на допросы; лишь вмешательство того же Даллеса, представившего хорошо сработанные документы о том, что Хойзингер примыкал к оппозиции, вывели коллегу Гитлера и Кейтеля из-под ареста и отдачи под трибунал.

Поэтому-то он, Гелен, и должен был загодя знать, что происходило в Лондоне.

Он узнал, что он теперь обладает материалом, тайный смысл которого американцы не смогут оценить; даже помощник Даллеса, немец Гуго Геверниц, не в состоянии понять Шелленберга, потому что воспитывался в той стране, где можно говорить, что думаешь (в том случае, конечно, если это не помешает делу), а не там, где надо было повторять то, что вещал ефрейтор, пусть даже ты сам прекрасно понимал, что он несет околесицу. Он, Гелен, понимает несчастного Шелленберга; ему ясны те места, где он утаивает главное, строит комбинацию на будущее, откровенно хитрит, вопиет о помощи, выстраивает линию защиты, понятную этим паршивым демократам; Гелен читал протоколы допросов Шелленберга так, словно говорил со своим отражением в зеркале; боже, спасибо тебе за то, что эта страшная чаша минула меня.

Следующий день он посвятил оперативному исследованию показаний Шелленберга, выписав те имена его сотрудников, которые неоднократно упоминаются им, но особенно те, которыми интересовались англичане.

Тринадцать фамилий офицеров СД показались Гелену перспективными с точки зрения их дальнейшей разработки.

Среди этих тринадцати был СС штандартенфюрер Макс фон Штирлиц.