Снова зазвонил телефон, служба сообщала, что Хосе Гутиерес выехал из аргентинского посольства и отправился в центр, свернул в район особняков; остановился возле дома маркиза де ля Куэнья; вышел из машины, дверь запирать не стал, возле ворот дежурят двое из гвардиа севиль; охранники отсалютовали Гутиересу, как доброму знакомому, и распахнули ему калитку.
— Снимайте наблюдение, — резко скомандовал Эронимо. — Сейчас же уходите оттуда! Ясно?!
— Пусть смотрят, — возразил Роумэн. — Мне надо, чтобы они смотрели дальше.
Эронимо, однако, поднялся, поправил галстук и сказал:
— Я принимаю твое приглашение на американский обед, Пабло.
— Но я же просил, чтобы они продолжали смотреть…
— Пошли, — сказал Эронимо, — я очень проголодался.
— Да что с тобой в конце концов?!
Эронимо обвел комнату своими томными глазами, задержался на отдушинах в углу, под потолком, и повторил:
— Я не умею говорить о деле, когда голоден, Пабло. Пожалуй ста, не сердитесь на меня, — и пошел в прихожую…
…Когда они спустились на улицу, Эронимо вытер платком свой большой рот и сказал:
— Тебе надо бы знать, Пабло, что маркиз де ля Куэнья — член совета директоров «Галереас Пресиадос». Наблюдать за ним — то же, что класть голову в пасть голодного льва. Если хочешь, чтобы меня отправили убирать сад в особняке отставного генерала Гонсалеса — проси меня продолжать за ним наблюдение…
Говорить так у полковника Эронимо Энъяки были все основания, ибо маркиз де ля Куэнья являл собою ту фигуру в мадридском
Информация к размышлению (сеньора Франко)
После того как отряды фалангистов Ворвались в Мадрид и началось
Первое время
Когда пришла долгожданная победа и она поселилась в этом громадном, воистину королевском замке, ощущение умиротворенного счастья было каким-то особым, тихим, что ли, не надо постоянно страшиться возможного бегства, нищеты эмиграции, а то и того хуже, тюрьмы, трибунала, расстрела мужа.
Первые месяцы она помногу спала; врачи предписали длительные прогулки по парку; весна была упоительной, цветение началось на две недели раньше обычного; летом семья перебралась в загородный замок, но и там ее окружали одни и те же лица; постепенно, далеко не сразу, они стали докучать ей, — женщина есть женщина, жить вне общества, без общения с тем миром, который ранее, когда Франко был обыкновенным командиром дивизии, окружал ее, становилось все труднее.
И однажды она сказала мужу:
— Знаешь, я чувствую, что скоро разучусь говорить.
— А ты беседуй со мною, — ответил он. — Я ведь так люблю тебя слушать.
Однако через неделю в замке была устроена
Вечер прошел прекрасно, великолепно пела Мари-Кармен, она тогда только-только набирала силу, из хорошей семьи, отец был хозяином магазина, финансировал движение, поэтому начальник охраны легко разрешил пригласить ее, хотя ее пианиста в замок не пустил — нашел порочившие его связи, опасно.