Экспансия I

…В «Лас пачолас» было душно, народа — не протолкнешься, все шумные, кричат, будто говорить не умеют; жестикулируют, как пьяные, хотя пьют мало, в отличие от трех американцев или канадцев, сидевших прямо возле эстрады, да Бласа, который и сам пил, и внимательно следил за тем, чтобы бокал Кристы был постоянно полон.

— У вас ужасно громкие люди, — заметила Криста.

— Злит?

— Нет… Просто мне это непривычно…

— Обтекаемый ответ, — заметил Блас. — Я спрошу иначе: после посещения Испании вам захочется вернуться сюда еще раз? Или ждете не дождетесь, как бы поскорее отправиться восвояси?

— Хочу вернуться.

— Счастливая северная женщина, — вздохнул Блас. — Как это для вас просто: приехать, уехать… А вот меня никуда не пускают, даже в Португалию.

— Почему?

— Неблагонадежный… Хотя, — он усмехнулся, — я тут вижу, по крайней мере, еще троих неблагонадежных…

— Как понять «неблагонадежный»?

Он резко придвинулся к женщине; в лице его произошел какой-то мгновенный слом:

— Вы что, не знали оккупации?

— Знала… Почему вы рассердились?

— Потому что, как я слыхал, во время оккупации во всех странах Европы неблагонадежными считали тех, кто позволял себе роскошь иметь собственную точку зрения. И это знали все. Или я не прав?

— Правы, — ответила Криста, чуть отодвинувшись от него, потому что чем больше Блас пил, тем теснее прижимался к ней, но делал это не пошло и требовательно, а как-то ищуще, не обидно.

— Вы здесь увидели еще троих неблагонадежных… Кто они?

— То есть как это кто? — он усмехнулся. — Мыслители. Как правило, неблагонадежными становятся самые надежные люди… Знаете, каким я был патриотом Франко? О-ля-ля! — он так сильно замахал пальцами у себя перед носом, что Кристе показалось, будто она услышала хруст костяшек.

— Отчего вы перестали быть патриотом Франко?

— Я обиделся, — ответил Блас и сделал еще один глоток вина. — Как и все испанцы, я обидчив. Мы взяли у арабов их ранимую обидчивость, но не заимствовали у евреев их трезвую расчетливость. Я ведь был газетчиком, причем, слово кабальеро, вовсе неплохим. Я печатался в «АВС» и выступал по радио, а уж здесь-то, в Андалусии, я вообще был первым человеком, «золотое перо», а не Блас де ля Фуэнтес-и-Гоморра… Это я, — пояснил он, — простите за выражение…

— Из-за чего обиделись? — требовательно спросила Криста. — И — на кого?

— Сейчас об этом как-то смешно и говорить… Годы — лучшие маэстро, они учат мудрости по ускоренной программе… Э? Неплохо я завернул, да? Не сердитесь, я это запишу, я стал записывать некоторые фразы, — пояснил он. — Не полагаюсь на память, потому что самое интересное приходит в мою голову после второй бутылки…

Он вынул из внутреннего кармана своего балетно-обтягивающего пиджака плоскую, словно дощечка, записную книжку с каким-то мудреным вензелем, тисненным по темно-коричневой коже, достал из нее плоский карандашик; грифель был так остро точен, что напомнил Кристе зуб белки; быстро записал что-то, заметив:

— Как всякий интеллектуал, я работаю над книгой. Я начал ее до того, как меня ударили по шее. Потом я переработал написанное в прямо противоположном смысле, свергая прежние догмы. Когда же мне пригрозили трибуналом, я перечеркнул два варианта и написал третий, приближенный к первому, восторженному, но с тех пор, как я лишился права печататься в газетах и живу случайными приработками на фирмах, начал крапать новый вариант, приближенный ко второму, в котором я обличал существующее… Все те, кто не смог добиться успеха, обличают, заметили? Или уж те, которые взобрались на вершину, — тем никто не помешает, они на Олимпе. Гюго хотели судить, так он взял да и уехал в Лондон. Толстого отлучили от церкви, но не смогли лишить права молиться в своей усадьбе, комнат графу хватало… Я вас не заговорил?

— О, нет, — ответила Криста, — мне интересно вас слушать…

— Только не считайте, что я умею вещать только на темы людских обид! Вы очень неприступны, а мы, испанцы, можем быть настоящими идальго, лишь когда чувствуем ленивую заинтересованность женщины. Ощути я, что вас интересует не только моя борьба с ублюдками, но я, сам по себе, Блас де ля Фуэнтес-и-Гоморра, то разговор мог бы перейти в иное русло…

— Лучше бы он шел по прежнему руслу, — улыбнулась Криста. — Не сердитесь, пожалуйста…

— Вы замужем?

— У меня есть друг.

— Хотите, я переведу ваш ответ на хороший испанский?

— Хочу.

— По-испански вашу фразу надо сказать: «Подите-ка отсюда к черту!»

— О, нет! Как же я могу прогонять такого заботливого гида?!