Экспансия I

— Черт возьми, да! — водитель засмеялся. — Но я оттуда уехал еще в тридцать девятом… Нет, нет, я не эмигрировал, просто ИТТ перевела меня в свой здешний филиал. Вы тоже немец?

Штирлиц усмехнулся:

— Еще какой!

— Давно в Испании?

— Да как вам сказать…

— Можете не говорить, если не хотите.

— Я здесь бывал довольно часто, еще с тридцатых годов.

— Кто вы по профессии?

— Трудно ответить однозначно… Учился разному… Считайте меня филологом.

— Это как? Переводчик?

— Можно сказать и так. А что, ИТТ нужны переводчики?

— И они тоже. Но прежде всего нам нужны немцы. Хорошие немцы.

Штирлиц — V (Мадрид, октябрь сорок шестого)

— А что вы подразумеваете под выражением «хорошие немцы»? — спросил Штирлиц. — По-моему, все немцы — хорошие, нет?

— Достойный ответ.

— Это не ответ. Скорее уточняющий вопрос.

— Еще не настало время отвечать на вопросы, тем более уточняющие. Кстати, меня зовут Франц Кемп, я инженер, возглавляю сектор в отделе организации новых линий на Иберийском полуострове.

— А я Брунн, дипломированный филолог.

— Очень приятно, господин Брунн.

— Очень приятно, господин Кемп.

— Где вы живете?

— В центре. А вы?

— На калье Леон.

— По направлению к Аточе? Возле Санта-Мария-и-Каньизарес?

— Именно.

— Почему вы поселились в том районе? Он слишком испанский. Шумно, масса народа.

— Люди ИТТ должны жить в гуще того народа, среди которого они работают.

Штирлиц усмехнулся:

— Это директива?

— В общем-то да. Неписаная. Хотите чашку кофе? Угощаю.

— Спасибо. С удовольствием.

— Здесь есть съезд на проселок, там прекрасная кофейня дона Фелипе. Не были?

— Даже не слыхал.

— Простой крестьянин, но с головой американского бизнесмена. Он знает, что все испанцы более всего любят тайну, да и от своих жен в городе не очень-то скроешься. Франко разогнал все бордели, так он вложил деньги в старый сарай — купил за бесценок, принимает гостей при свечах, имеет пару комнат для свиданий, гребет огромные деньги, финансовый надзор пока еще до него не добрался, помяните слово, станет миллионером…

Кемп свернул на проселок.

Отчего такая одинаковая пыль повсюду в Испании, подумал Штирлиц. Будь то север, юг, восток или запад. Странно-красноватая, и солнце в ней кажется феерическим, словно на картине ужаса; последний день цивилизации; видимо, старая земля, утес Европы; только в России есть тихие песчаные дороги в сосновых лесах без единой пылинки, да еще в Эстонии, больше нигде такого нет.

— Вон его сарай, на взгорке, — сказал Кемп. — Сейчас уляжется пыль, увидите.

— По контурам он похож на средневековый замок.

— Это силосная башня. Земля дорогая, так он силосную башню приспособил, я ж говорю, чисто американская хватка.

В отличие от американцев Кемп затормозил плавно; умеет беречь вещи; он здесь живет недавно, понял Штирлиц, если бы он не знал войны, тормозил бы так, как тормозят испанцы и как тот водитель «шевроле» со шрамом; лишь немец, переживший войну, умеет относиться к машине так, как этот Кемп; в вермахте сурово карали тех, кто резко тормозил, — острая нехватка каучука, быстрый снос покрышек; «удар в спину», так, кажется, говорил фюрер «трудового фронта» Лей о нерадивых шоферах.

Из замка-сарая вышел худой старик в крестьянской одежде, которая сидела на нем фасонисто, чисто по-испански.

Никто не умеет так красиво одеваться, как испанцы, подумал Штирлиц, это у них врожденное; когда утеряно государственное могущество, одни народы уходят в долбежку знания, другие тихо прозябают, третьи ищут наслаждений; испанцы, после того как империя рухнула, кинулись рассуждать — по поводу и без повода; заниматься делом власть не позволяла, контролировала каждый шаг подданных, боялась, что не сможет удержать инициативных; ничего бедным испанцам не оставалось, кроме как рассуждать и одеваться; тот не настоящий кабальеро, кто не меняет костюм хотя бы два раза в неделю; крестьянская одежда дона Фелипе сшита на заказ, слишком уж проработана строчка, пригнаны все линии и продумана шлица.

— Добрый день, сеньор Кемп, рад вас видеть, — радушно приветствовал дон Фелипе гостя. — Кофе ждет вас, именно такой, какой вы любите.

— Спасибо. Это мой соотечественник, сеньор Брунн.

Старик протянул Штирлицу длинную, тонкую, совсем не крестьянскую ладонь; рукопожатие его было вялым, он словно бы берег силы.

В старинном сарае было прохладно и сумрачно; пахло деревом; помещение было сложено из громадных темных бревен; возле камина стояло старинное колесо от экипажа и рыцарские латы; никто, кроме испанцев, не умеет так быстро наладить быт на пустом месте, подумал Штирлиц; у них врожденный эстетический вкус, этого не отнимешь. А вообще-то они похожи на нас; ни в одной другой стране мира гостю не отдают, для ночлега хозяйскую кровать — только у нас и в Испании.