Экспансия II

— Хорошая новость... Жаль, что этого не сделала я... Но ведь репетировал со мной другой человек.

— Пепе?

— Нет.

— Кемп?

— Нет, другой. Я не встречала его раньше.

— По фото узнаешь?

— Конечно... Но ты дослушай меня. Ладно?

— Конечно, — ответил он, чувствуя, как сердце снова заколотилось, словно заячий хвост, и колышаще зашумело в висках.

— Так вот, он репетировал со мною нашу встречу... Каждый мой жест и слово... Торговал он при этом твоей жизнью... Он не поверил, что ты просто хороший партнер в постели... Они мне рассказали, что тебя пытали и ты перестал быть мужчиной... Я ответила, что мне как женщине лучше знать, мужчина ты или нет... Но это все пустое, милый... Я подписала обязательство работать против тебя.

— Я предполагал это.

— А почему не спросил?

— Потому что я знал, что ты непременно расскажешь мне об этом.

— Я сама не знала, расскажу ли я тебе. Вот. Ну и рассказала.

— Спасибо, человечек. Мне стало сейчас так легко и счастливо на душе, так спокойно на сердце...

— И от этого оно у тебя так молотит? И поэтому ты стал белым, да?

— Сейчас это пройдет... Минут через пять... Я побелел, когда понял, что ты хочешь мне сказать то, о чем очень трудно говорить, прямо-таки невозможно... Но и мне придется сделать это в Вашингтоне... Я тоже подписал обязательство работать на них. Когда понял, что они действительно убьют тебя... У них ведь не было иного выхода...

— Значит, я не должна была тебе ничего говорить.

— Почему?

— Потому что ты будешь обязан сказать в Вашингтоне и про меня. И тогда я перестану быть твоей... женой... Если, конечно, ты продолжаешь еще хотеть этого... Я стану перевербованным агентом... Ты ведь не вправе, сказав им про себя, утаить обо мне?

...В девять утра Роумэн отправил в Вашингтон шифротелеграмму Макайру с просьбой разрешить ему текущий отпуск в Штатах, чтобы жениться на родине. «Если люди Гаузнера действительно читают наш код, то пусть прочтут и это сообщение. Они не могут не проявить себя, если так. Очень хорошо. Рядом с Кристой сидит мой помощник Джонсон, надежен, как булыжник. А я теперь готов к встрече. Они проявят себя в течение ближайших двух дней».

Однако ответ от Макайра пришел через пять часов: «Поздравляю от всего сердца, можете считать себя в отпуске с сегодняшнего дня, сердечно ваш».

Дома Джонсон сообщил, что звонков не было, вообще ничего подозрительного; команда, наблюдавшая за улицей, тоже не обратила внимания ни на одну машину или пешехода; все как всегда, только один раз проехал полковник Эронимо, но ведь он наш друг.

— Он наш друг, — повторил в задумчивости Роумэн. — Мне к нему звонить не с руки, сборы и все такое прочее, — он замолчал, включил радиоприемник, нашел музыку и продолжил: — Возьмите какую-нибудь ерунду — продлить визу больной американской старухе или что-нибудь в этом роде — и поезжайте на Пуэрта-дель-Соль... Сделав, что нужно, загляните к Эронимо, поманите его пальцем в коридор и там спросите: «Кто отправил вас вчера... нет, теперь уже позавчера из города?» Объясните, что ответ должен быть честным... Нет, так нельзя говорить испанцу — пусть даже и полицейскому, взовьется от обиды, потеряем... Скажите, что ответ должен быть исчерпывающим, потому что это позволит Роумэну, только это и ничто другое, продолжать поддерживать с ним дружеские отношения — со всеми вытекающими отсюда последствиями. О результате разговора скажете мне в аэропорту, перед нашим вылетом. И если он ответит исчерпывающе, проведете работу по тому человеку или, возможно, людям, которые отправили его из Мадрида, когда я вернулся из Мюнхена. О’кэй?

— О’ка, — ответил Джонсон, техасец, он экономил время даже на гласных, сокращая привычный «ол коррект», то есть «о’кэй», до типично техасского, стремительно-глотающего «о’ка»; «пусть что угодно говорит, только бы сделал то, что я ему поручил»; на аэродроме Джонсон сказал, что приказ поступил от бессменного министра правительства Бласа Переса Гонсалеса; «вот куда тянется цепь Верена; ай да молодцы, лихо работают!»

Мюллер (Аргентина, март сорок шестого)

Он оглядел собравшихся, улыбнулся им своей неожиданной, доброй улыбкой, чуть шмыгнул носом и сказал: