Экспансия – II

Эйслер. – Нет. Просто здесь я гость, путешественник... Ваше рабочее движение будет само решать свои дела...

Следователь. – Вы когда-нибудь посылали приветствия в Советский Союз?

Эйслер. – Конечно.

Следователь. – Вы ненавидите Сталина?

Эйслер. – Простите, я не понял вопроса?

Следователь. – Вы ненавидите Сталина? Мы слышали, что вы говорили офицерам иммиграционной службы, что вы ненавидите Сталина.

Эйслер. – Я был бы идиотом, если бы говорил им это. Я считаю Сталина весьма серьезным персонажем современной истории.

Следователь. – В советской энциклопедии, изданной в тридцать третьем году в Москве, дано ваше фото и заметка: «Эйслер, композитор, коммунист, глава пролетарского направления в германской музыке...» Вы член коммунистической партии, мистер Эйслер?

Эйслер. – В России коммунистом называют каждого, кто так же активен в своем творчестве, как я. Я не имею права – особенно после тех пятнадцати лет, когда германские коммунисты сражались в подполье против

Гитлера, – считать себя членом партии, потому что все они были героями, настоящими героями... Да и в любой стране, где коммунисты работают в подполье, – они герои. А я не герой. Я просто композитор...

Следователь. – Как зовут вашу сестру, мистер Эйслер?

Эйслер. – Ее зовут Рут Фишер.

Следователь. – Вы получили от нее письмо, датированное двадцать четвертым апреля сорок четвертого года?

Эйслер. – Что за письмо?

Следователь. – В этом письме миссис Фишер обвиняет вас в том, что вы являетесь агентом ГПУ. Она пишет следующее: «Если местное отделение ГПУ попытается устроить мне „естественную“ смерть, то это у вас не получится, – ни у тебя, ни у Герхарда Эйслера, являющегося шефом германского отдела ГПУ в Соединенных Штатах. Это так легко вам не сойдет с рук. Вы всегда играли терроризмом и всегда боялись нести ответственность за это. Я сделала следующие приготовления на случай ваших террористических актов: во-первых, три врача провели тщательное медицинское обследование и засвидетельствовали, что я абсолютна здорова, так что нет никаких оснований для моей естественной смерти. При этом я нахожусь под постоянным врачебным надзором и тщательно слежу за своим состоянием. Доктора проинформированы обо всем, и в случае какого бы то ни было ухудшения моего здоровья они незамедлительно примут соответствующие шаги. Во-вторых, престижные журналисты и политики получили копию этого письма, так же как и ряд немецких иммигрантов...»

Мистер Эйслер, вы подтверждаете получение этого письма?

Эйслер. – Письмо совершенно сумасшедшее...

Председатель. – Вы получили это письмо?

Эйслер. – Я неоднократно читал подобные послания...

Следователь. – Зачитываю цитату из журнала «Советский Союз сегодня», май тридцать шестого года, страница тридцать три: «В день Первомая трудящиеся всего мира наравне с „Интернационалом“ и „Вставай, проклятьем заклейменный“ поют песни Эйслера и Брехта». Конец цитаты. Вы ни разу не называли человека, который писал слова для таких ваших песен, как «Вперед, мы не забыли», «Общий фронт», а ведь в этом журнале говорится, что для вас писал Бертольт Брехт? Да или нет?! Почему вы молчите?! Господин председатель, у меня больше нет вопросов к Эйслеру, я требую его отправки в Голливуд для новых допросов на месте.

Член комиссии. – Мистер Эйслер, вы написали «Балладу о параграфе 218»?

Эйслер. – Да.

Член комиссии. – Вы помните слова?

Эйслер. – Конечно.

Член комиссии. – Вы написали «Балладу о ниггере Джиме»?

Эйслер. – Да.

Член комиссии. – Вы помните слова?

Эйслер. – Да.

Член комиссии. – Вы читали слова этой баллады перед тем, как написать музыку?

Эйслер. – Да.

Член комиссии. – Вы написали «Песню о черством хлебе»?

Эйслер. – Да.

Член комиссии. – Вы читали слова перед тем, как писать музыку?

Эйслер. – Конечно.

Член комиссии. – Господин председатель, я считаю, что все члены комиссии должны тщательно проанализировать песни, которые я упомянул, и в авторстве которых Эйслер сознался. Тексты этих песен нельзя посылать по почте Соединенных Штатов. Это нечто такое, что выходит за рамки политики, это должно быть отправлено на заключение медикам! «Безумное безобразие» – бедные и слабые слова, чтобы определить эту мазню на нотной бумаге! Такое «искусство» не имеет права на то, чтобы существовать в цивилизованном обществе!

Эйслер. – Слова этих песен признаны великой поэзией.

Член комиссии. – Чем, чем они признаны?!

Эйслер. – Великой поэзией.

Член комиссии. – Мы в Америке иначе понимаем великую поэзию! Ясно вам?! Помимо всего прочего, в словах ваших песен есть высказывание против закона об абортах. Да или нет?!

Эйслер. – Да.

Член комиссии. – Песня смеет выступать против закона об абортах?!

Эйслер. – Да.