Экспансия III

— Я сломан. В каждом человеке живет своя гордость. Я не могу, чтобы она была подле раздавленного, обгаженного, стареющего и спивающегося мужика. Это предательство. А я не из этой породы... Мы с тобою предали Брехта, и Ханса Эйслера тоже предали, их нет в этой стране, их оболгали, извозили мордой об дерьмо и выбросили, как нашкодивших котят... А ведь они не котята, а великие художники, которые будут определять память середины двадцатого века! А кто здесь понял это? Кто встал на их защиту?! Кто?! Ты? Я? Украли мальчиков, раздавили нас подошвой, как тараканов... Я не могу взять на душу грех приучать ее к тараканам... Не могу... Она их и так слишком много повидала в своей жизни... Словом, тут у меня наклевывается одна работенка, предстоит полет в Вашингтон, — оформлю там развод и пошлю ей все документы... У нее впереди жизнь, а мне осталось лишь одно — доживать.

— Как сердце?

— Прекрасно.

— Ты говоришь неправду, Пол. Ты ужасно выглядишь... Ты гробишь себя. Кого ты хочешь этим удивить? Надо выждать... Все изменится, поверь. Так долго продолжаться не может...

— «Изменится»? Да? Хм... А кто будет менять? Ты? Я? Стоит только прикрикнуть, как все уползают под лавку и оттуда шепчут, что «так долго продолжаться не может»... Кто ударит кулаком по столу? Я? Нет, я лишен такой привилегии, потому что мстить за это будут Элизабет и тебе, мальчики — в закладе... Должно родиться новое поколение, созреть иное качество мышления... А кто его будет создавать? Человечество несет в себе проклятие страха, согласись, именно рабовладение определяло мир с его основания до конца прошлого века, когда мы перестали продавать черных, а русские — белых.

Девушка в коротенькой юбочке принесла виски; Роумэн погладил ее по округлой попке:

— Крошка, принеси-ка нам сразу еще четыре порции. И соленых фисташков, о’кей?

— О’кей, — ответила та. — А вам записка.

— От кого?

— От скотовода, — девушка усмехнулась. — От гиганта из Техаса.

Роумэн прочитал вслух:

— «Братишка, если ты и впрямь можешь заклеить здесь любую красотку, то я бы просил тебя побеседовать с той, которая вся в белом». — Роумэн рассмеялся, пояснив: — Это гуляет крошечный ковбой, который стоит пятьдесят миллионов, Раумэн, видишь, вырядился в костюм первых поселенцев...

— Ты что, намерен быть его сводником? — спросил Спарк с нескрываемым презрением.

— А почему бы и нет? Во мне родился инстинкт иждивенца, я постоянно хочу к кому-то пристроиться, чтобы не думать о завтрашнем дне... Я же уволен, Грегори... Я не дослужил нужных лет до пенсии... Я в любую минуту могу оказаться безработным...

Он поднялся, сказал Спарку, что сейчас вернется, пусть пьет, стол оплачен, подошел к громадной корове в белом; странно, отчего карликов тянет на таких бабищ, он же с ней не справится; поклонился женщине и спросил разрешения присесть, ощущая на спине скрещивающиеся взгляды Спарка и скотовода.

— Что ж, подсаживайтесь, — голос у толстухи был низкий, хриплый, мужской. — Есть проблемы?

— Мой друг мечтал бы познакомиться с вами, красивая.

— Твой сосед, длинный красавчик?

— Нет, тот не знает никого, кроме жены, он священник...

— У священников нет жен...

— Бывший священник, — усмехнулся Пол. — У него были неприятности с Ватиканом, он вступил в коммунистическую партию, а попам это запрещено под страхом кастрации, вот епископ ему и предложил: либо я тебя кастрирую, либо уходи подобру-поздорову из лона святой церкви... Но у него жена поет в хоре, контральто...

— У тебя больные глаза, — заметила женщина. — Покажись врачам.

— Залеченный сифилис, — ответил Роумэн. — Я показывался. Поздно, ничего не попишешь, хирургия бессильна, а я верю только хирургам.

Женщина вздохнула:

— Пусть тот, больной, отрежут, а пришьют новый, сейчас делают чудеса... Так кто хочет меня пригласить?

— Вон тот гигант, — Роумэн показал глазами на карлика. — Он стоит полсотни миллионов.

— Я лучше с тобой пойду бесплатно, чем с ним пересплю за миллион. Я могу во сне раздавить его, как деревенская кормилица господского младенца.

— Устроим похороны, — Роумэн снова усмехнулся. — Напьемся от души.

— Ты — трезвый.

— Просто я пью хорошо.

— Ты — трезвый, — повторила женщина. — Валяй отсюда, я не пойду к карлику, у меня серьезная клиентура.

— А ко мне бесплатно пойдешь?

— Пойду.

— Давай усыновим карлика? А?

— Пусть уж он нас с тобой усыновит, — женщина осторожно поправила свою пышную прическу. — Я правду говорю... Если хочешь — едем ко мне, ты мне симпатичен.

— Тебя как зовут?

— Мари Флэр, — ответила женщина. — У меня красивое имя. Правда?

— Очень. Слушай, Мари Флэр, сделай милость, позволь все же этому маленькому придурку подойти к тебе, а? Ну что с тебя станет, если он угостит тебя шампанским?

— А ты?

— У меня нет денег на шампанское... Нет, вообще-то есть, но я очень скупой, берегу на черный день...

— Да я тебя сама угощу. У меня сегодня был клиент, я в порядке. А ты совсем отвалишь или потом вернешься?

— Вернусь, честное слово, приду...