Экспедиция идет к цели(Приключенческая повесть)

— Вид у него неважный, — согласился Сандаг. — Ладно, идите. Меня тоже в первые годы укачивало, а потом привык. Теперь на машине не укачивает, а на верблюде укачивает.

А до конца путешествия было еще далеко. Они взбирались на перевалы и опускались в глубокие каньоны.

Наконец в глубокой котловине с желтыми, будто ржавыми, и красными обрывистыми стенами показалась юрта величиной с «корзиночку».

Навстречу машине выскочили два огромных черных тибетских дога, затем показался табунщик на пегой лошади с длинным деревянным шестом в руках.

Спрыгнув на землю, он надавал собакам пинков, а когда они убежали, подошел к машине. Его широкое лицо выражало радость, изумление. И только тогда, когда он увидел Жадамбу, сразу как-то погас, насторожился, насупился.

— Эй, хозяин, принимай дорогих гостей, ученых людей из Улан-Батора! — весело крикнул ему Жадамба, нимало не смущаясь тем, что табунщик стал потихоньку пятиться к своей юрте. — Бадзар прислал меня, — пояснил Жадамба, — ездовых лошадок отобрать для экспедиции. Я ведь теперь у Бадзара в работниках, вроде приемного сына. Кумыс давай! Холодный кумыс.

Табунщик несколько успокоился. Он сообразил, что только один знает, кто такой этот Жадамба. Да и глупо было бы принять ученых людей за соучастников конокрада.

Пообедав консервами и сухим творогом, приступили к отлову лошадей. Нужно было управиться дотемна. По котловине, словно вихри в степи, неслись кони. Табунщик на пегой лошади бросался им наперерез. Ловко накинув аркан, с маху осаживал норовистого полудикого скакуна. Все это требовало предельной ловкости и немалой отваги.

Не прошло и часа, как семь быстроногих иноходцев были отделены от основного табуна и отведены в загон с каменной оградой.

Пушкарев смотрел на табунщика и удивлялся: живет человек совершенно один, принимает жеребят, ухаживает за ними и в бурю и в зной, доит кобылиц, делает из их молока кумыс. Да, подобная жизнь требует большой выдержки и выносливости.

— Кумыс у тебя холодный, а кругом жара, собаки визжат от нее, — сказал Сандаг табунщику. — Где хранишь его?

— Он для подобного дела пещеру приспособил, — подал голос Жадамба.

— Пещеру?

— Да. Тут неподалеку, в конце ущелья. Пещере конца нет; пол у нее изо льда, как речка зимой. Там есть дворец хана Гэсэра — так старики называют, тоже весь ледяной, большие сосульки, величиной с верблюда, с потолка свисают.

Все заинтересовались.

— А вы были в пещере? — спросил Пушкарев.

— Много раз. Тут ведь много пещер. Говорят, есть очень глубокая и большая, где каменный бурхан — женщина высотой с уланбаторский храм Джанрай, а перед бурханом всегда горит огонь. И сейчас, наверное, горит. Он испокон веков горит.

— Сами вы в той пещере были, знаете к ней дорогу?

— Нет, не знаю. А где табунщик бурдюки с кумысом прячет, тут был. На стенах знаки Гэсэра и рисунки.

— Какие рисунки?

— Разные. Лошади, верблюды, козлы и бараны, драконы.

— Драконы?!

— Да.

Жадамба был хорошим психологом. Он знал, что ученые, оказавшиеся в этих местах, и даже иностранные торговцы всякий раз спрашивают о костях дракона, ищут их. И находят. Совсем недавно он побывал у такого торговца, своего старого знакомого, передал ему большой коричневый пакет от Бадзара, за что получил в подарок хороший револьвер и целую пачку тугриков. То были тайные дела, и знать о них никому, кроме Бадзара, не полагалось.

Теперь он направил, как ему казалось, верную, испытанную стрелу в сердце вот этих. Но Жадамба был человеком невежественным, он представления не имел, когда жили драконы, а ученые знали всё.

— Чепуха! — сказал Сандаг. — Изображение дракона в пещере? Только этого недоставало! Да видели ли вы сами рисунок дракона?

— Видел, — не моргнув глазом, отвечал Жадамба. — Вот он, табунщик, может подтвердить мои слова. Да тут и доказывать нечего: пройдите в пещеру — сами увидите. Наш хозяин понесет бурдюки в пещеру, покажет вам рисунки.

— А ты видел нарисованного дракона? — спросил Сандаг у табунщика.

Тот засмущался, потом признался:

— Я рисунки видел, но никогда их не разглядывал: некогда, табуны стеречь надо. Мои бурдюки лежат сразу же у входа, а дальше я не ходил — боюсь.

— Чего же ты боишься?

— Биритов. Ну, тех маленьких людей, которые живут под землей.

— А биритов видел?

— Нет.

— Да и не мог увидеть: нет никаких биритов. Стариковские сказки.

Табунщик спорить не стал.

И Пушкарев, и Сандаг были приятно возбуждены. Им казалось, что они стоят на пороге какой-то тайны. Ледяная пещера — по всей видимости, подземный лабиринт, никем не исследованный… И рисунки, письмена… Почему древние письмена неизменно волнуют наше воображение? Может быть, потому, что за непонятными значками и иероглифами нам чудится тайна давно отшумевшей жизни?