Экспедиция к Южному полюсу. 1910–1912 гг. Прощальные письма.

11 ч вечера.Ветер весь день дул изо всей силы, и снег выпал, какого я не запомню. Заносы кругом палаток прямо чудовищны. Температура утром была +27° [-3 °C], а после полудня поднялась до +31 ° [0 °C]. Снег таял, падая на что-нибудь, кроме самого же снега. Из-за этого на всем образуются лужи. Палатки промокли насквозь, ночные сапоги, верхняя одежда, словом — все. С шестов, поддерживающих палатки, и с дверей капает вода. Вода стоит на покрывающем пол брезенте, пропитывает спальные мешки. Вообще — скверно! Если нагрянет мороз прежде, нежели мы успеем просушить наши вещи, придется туго. И все-таки — это имело бы свою забавную сторону, если б не серьезная задержка, — времени терять нам никак нельзя. И надо же было ей случиться именно в это время! Ветер как будто утихает, но температура не падает. Снег, все такой же мокрый, не унимается. Кэохэйн даже сочинил по этому поводу прибаутку, очень складную, в рифму. Смысл такой, что скоро придется перевернуть палатку и сделать из нее лодку.

Среда, 6 декабря,полдень.Лагерь 30. Скверно, невыразимо скверно.

Мы стоим лагерем в «Бездне уныния»! Пурга свирепствует с неослабевающей яростью. Температура воздуха дошла до +33° [+1 °C]. В палатке все промокло. Выходящие наружу возвращаются точно из-под проливного дождя. С них течет, и тут же образуется у ног лужа. Снег поднимается все выше и выше вокруг палаток, саней, валов, лошадей. Последние жалки донельзя. О, это ужасно! А до глетчера всего 12 миль! Одолевает полная безнадежность, против которой тщетно борешься. Чудовищное терпение нужно в таких условиях!

11 ч вечера.В 5 ч, наконец, чуть-чуть просветлело. Земля теперь видна, но небо все еще затянуто. Снега масса. И ветер еще порядочно силен, а температура не понижается. Нехорошо. Но если положение не ухудшится, завтра утром можно будет двинуться в путь. На нас нитки нет сухой.

Четверг,) декабря.Лагерь 30. Пурга продолжается. Положение становится серьезным. Корма, и то не полный рацион, после сегодняшнего дня остается всего на один день. Завтра надо идти или придется пожертвовать лошадьми. Это еще не беда: с помощью собак можно будет продвинуться дальше, но хуже всего то, что мы сегодня уже попользовались частью той провизии, которая, по расчету, должна расходоваться на глетчере. Первая вспомогательная партия сможет идти не более двух недель с сегодняшнего дня.

Буря, по-видимому, еще не собирается утихать. Мелькнувший было вчера вечером проблеск обманул: около 3 ч утра температура воздуха и ветер снова поднялись, и все опять пошло по-прежнему. Не вижу признака конца. Все согласны со мной, что нет возможности тронуться с места. Остается одно: покориться, но это нелегко. Нельзя не признать такое бедствие незаслуженным, когда планы были составлены так тщательно и принятые меры отчасти уже увенчались успехом. Если пришлось бы начинать сначала, не вижу, что можно было бы в этих планах изменить. Сообразно с пережитым опытом были широко приняты в расчет и возможные полосы дурной погоды. Декабрь у нас здесь лучший из всех месяцев, и самый осторожный организатор не мог предвидеть такого декабря. Тяжко лежать в спальном мешке и думать, как все это ужасно, а между тем при сплошном свинцовом небе положение наше с каждым часом ухудшается. А температура +32° [0 °C].

Мирз от снега временно ослеп на один глаз. Надеюсь, этот отдых ему поможет. Он говорит, что глаз уже давно у него болел. В такую погоду не может быть хорошего настроения, но наши ребята всегда готовы развеселиться, и вчера, во время краткого проблеска надежды, уже слышался смех.

Полночь.Нисколько не лучше или почти нисколько. Барометр поднимается. В этом, пожалуй, слабый луч надежды. Такое положение — вынужденное бездействие, когда каждый час на счету, — хоть кого выведет из терпения. Сидеть тут и созерцать испещренные пятнами зеленые стены палатки, лоснящиеся мокрые бамбуковые шесты, развешанные посредине грязные, промокшие носки и другие предметы, печальные лица товарищей, прислушиваться к неумолкаемому шлепанью мокрого снега и к хлопанью парусины под напором ветра, чувствовать, как прилипает одежда и все, к чему прикасаешься, и знать, что там, за этой парусиной, нет ничего, кроме окружающей тебя со всех сторон сплошной белой стены, — таково наше занятие. Если к этому прибавить горькое чувство, с которым мы вынуждены признать возможность провала всего нашего плана, то каждый поймет, как незавидно наше положение. Все же возможно продолжать борьбу, находя новый стимул в самих этих постоянно возникающих затруднениях.