Экспедиция “Тигрис”

Не удивительно, что посещавшие Дильмун шумеры говорили о двух морях — горьком вверху, пресном внизу. Кстати, слово «бахрейн» означает как раз «два моря». Остров Джида и крохотный Умм-эль-Сабан вполне можно назвать придатками Бахрейна, который едва различается на горизонте с вершины здешних скал. Рай для Ноя и древних шумеров — ад для современных бахрейнцев, ютящихся на клочке изрезанного каменотесами известняка. На месте эмира я поселился бы на Джиде, а заключенных отправил бы на Бахрейн, поближе к нефти. Карло и Норрис явно разделяли мое мнение.

Майору Смиту заметно льстило наше восхищение тем, что он нам показал. Но когда он признался, что ему как-то одиноко в этом маленьком зеленом уголке, мы поняли, что не стоит ему завидовать. Много лет только нарядный мундир отличал его бытие от жизни вверенных ему заключенных. Плюс одиночество: заключенные хоть общались друг с другом. Когда время вынудило майора вести гостей обратно к пристани, он огорчился столько же за себя, сколько за нас. Что поделаешь, только в прилив полицейский катер мог подойти к пристани, чтобы увезти нас в свободный мир, прежде чем горькое море снова отступит от Джиды.

Пока берег не скрылся вдали, мы видели одинокую фигуру майора Смита, который стоял на пристани, будто статуя. Казалось, окружающая его пустота измеряется не только пространством, но и временем. За спиной майора высилась скала с последним посланием от араба, покинувшего этот мир четыре столетия назад. Л еще дальше зияли бреши, оставленные дильмунскими тружениками четыре тысячи лет назад.

Несомненно, они грузили свои многотонные ноши на крепкие, массивные, мелкосидящие суда — фартех,как их называют сегодня арабы, или ма-гур,как называли шумеры в ту далекую пору. И уж, конечно, камень выгружали не на ближайшем берегу Бахрейна, где нас высадил полицейский катер. Какой смысл волочить здоровенные блоки по суше, когда на веслах, или под парусом, или отталкиваясь шестами можно было доставить их прямо туда, где ждали строительный материал! Приливно-отливные течения на отмелях были словно дар бога вод, предусмотревшего именно такой случай. В прилив судно легко подходило к Джиде; с отливом садилось на дно. Прочно сидящую на скальном грунте широкую камышовую ладью было так же удобно загружать, как четырехколесную повозку на берегу. К началу следующего прилива она была готова выйти в путь с полным грузом, могла даже до конца полной воды поспеть к Бахрейну, чтобы разгружаться, когда вода отступит. Не удивительно, что тогдашние люди воздвигали храмы в честь богов природы.

Только мы возвратились с Джиды, как и Детлеф вернулся из Гамбурга. Мы расстелили оба паруса на пристани, чтобы Рашад намалевал эмблему — солнце, всходящее из-за ступенчатой пирамиды. Символ этот казался нам еще более уместным теперь, когда мы увидели, что дильмунские солнцепоклонники и мореплаватели тоже воздвигли такое сооружение. Душа радовалась оттого, что наш грот опять цел — небольшой, удобный в обращении. Что же до нового, огромного паруса, то я с первого взгляда ощутил к нему инстинктивную неприязнь. Норман и Детлеф тоже смотрели на него, почесывая затылок, пока Рашад старательно изображал на исполинском полотнище здоровенную пирамидищу.

Находясь в мусульманском мире, мы не забыли про рождество и — независимо от убеждений одиннадцати членов команды — достойно отметили праздник на берегу. А рано утром 26 декабря начали загружать ладью, готовясь покинуть Дильмун и, если повезет, шумерский залив. До прибытия паруса-великана мы с Норманом как раз успели решить еще одну важную проблему: надо было приготовить для него длинную рею. Халифа предложил нам выбирать среди сотен рей и спиленных мачт на бахрейнских пристанях и лесоскладах. Но шли дни, а осмотренные нами мачты и реи оказывались либо слишком короткими, либо кривыми, либо источенным червями гнильем. В последнюю минуту Халифа свел нас со старым плотником, который помог нам срастить два более или менее прочных гика в 12,5-метровую рею для нашего нового паруса.

Рашад доложил, что краска высохла, и мы укрепили великана на новой рее. Оставалось затащить эту махину на борт, и можно трогаться в путь. Чтобы оторвать от земли рангоутное дерево с привязанным к нему полотнищем, понадобились совместные усилия всех одиннадцати членов команды. Моя неприязнь готова была перерасти в отвращение. Это же не парус, а слон какой-то! Да, похоже, мы приобрели себе хомут на шею.

— Черт-те что! — крикнул я Норману. — Он сломает нашу мачту.

Норман вытер потный лоб. Бедняга, вот уже пятый день его опять трепала непонятная лихорадка. Норман согласился, что парус и впрямь тяжеловат. Прося Детлефа заказать у гамбургских парусных мастеров самый толстый брезент, каким они располагали, он не подозревал, что полотнища окажутся такими толстыми. С тяжеленной ношей мы кое-как доковыляли до края пристани; внизу качался на волнах «Тигрис».

— Как же мы все-таки затащим его на борт?

— Попробуем с помощью фала.

— Но ведь эта чертова штуковина зацепится за бакштаги!