Экспедиция в один конец

Старпом напоминал сонного, хорошо отобедавшего льва, уже приглядевшего себе будущую закуску, но не спешившего спугнуть ее в отсутствие актуального аппетита. Так, по крайней мере, казалось Каменцеву, в чьей крови циркулировал обильно и неустанно вырабатывающийся адреналин.

Итак, за исключением упрямого старпома, вся остальная команда дисциплинированно прошла через санчасть, и вскоре Каменцеву пришлось убедиться, что следами ранений, полученных на поле боя, отмечено шестнадцать человек. Процент, что и говорить, значительный. Однако все матросы без исключения представляли собой тип людей закаленных, основательно тренированных физически и явно прошедших военную школу, чья аура была свежа и очевидно различима. Отдельным списком проходили рыхлые специалисты–арабы, тщедушный, прибитый каким-то неведомым несчастьем Филиппов, траченные временем специалист Забелин, подлюга Крохин и некто Уолтер — бизнесмен, ответственный за оснащение судна научным оборудованием.

Таким образом, худшие, хотя и по–прежнему неясные подозрения Каменцева подтвердились: на судне существовал связанный единой религией коллектив, причем славянская часть данного коллектива неукоснительно исполняла все исламские ритуалы, хотя таковое исполнение проходило втайне от чужих глаз. Однако въевшиеся в натуру привычки, как бы тщательно они ни скрывались, порой проявлялись довольно отчетливо, и однажды Каменцеву довелось наблюдать сцену, когда ученый араб, небрежно обратившись к русаку–боцману с каким-то, видимо, распоряжением, получил в ответ рабский поклон, причем ладони моряка при данном поклоне механически–отработанным движением переместились на грудь.

Что могло связывать этих людей?

Мысли одна чуднее другой лезли в голову Каменцева, но к какой-то определенной версии он не приходил.

Желание посоветоваться с Крохиным отсутствовало — прошлому партнеру по бизнесу он не верил. А его связи с мафией, да и сам факт участия в плавании, наводили опять-таки на туманные подозрения о каверзной подоплеке присутствия явного дилетанта в составе научной экспедиции.

С другой стороны, стоило ли пытаться разрешать выпавшую ему загадку? Тем более если его окружали какие-либо сектанты или пираты, то судно уже смело можно было считать захваченным ими, и, прояви Каменцев любознательность, дорожку за борт ему обеспечивало любое неосторожное словцо.

Оставалось полагаться на благоволение судьбы и слепо следовать в колее выработанной схемы: минимум общения, четкое выполнение обязанностей по службе и — безоглядный, как побег с зоны, рывок в глубь Американского материка со стартовой полосы долгожданного пирса.

Однако способностью к самоуспокоению натура Каменцева не отличалась, и потому, напустив на себя некую сонную рассеянность, внешне ни к чему не прислушиваясь и не присматриваясь, он усиленно стал тренировать боковое зрение и барабанные перепонки, не упуская ни одной детали, ловя каждое слово, копя материал для анализа и, соответственно, необходимого действия.

Хотя какого там действия! Случись что, как он с удручением сознавал, противостояния враждебной силе он не окажет и никуда не сбежит: судно вышло из аппендикса Балтики, впереди расстилалось холодное Норвежское море, и деться с борта было категорически некуда. Тем более его паспорт хранился в сейфе капитана и подлежал возврату в руки владельца исключительно при схождении на чужеземную сушу, в организованном порядке.

Одиночество и вернувшийся затаенный страх — теперь уже неотступный глодали Каменцева. Хотелось выговориться, найти единомышленника и друга, но таковые поиски тоже сопрягались с известным риском.

Выходя на палубу, он всматривался в окружающую его бесконечность черной глухой воды, испещренной "салом$1 — оловянными пятнами смерзшихся ледяных игл, с каким-то отчаянием понимая, что вновь очутился в тюрьме и суровое море охраняет его надежнее всякого конвоя, а вода несет ту же смерть, что и автоматы, единственно — убивая без компромиссов, наверняка не допуская ни осечек, ни промахов.

Ночью он вскакивал, прислушиваясь к редким шагам в коридоре, и подумывал, где бы найти хотя бы какое-нибудь оружие, дарующее смешную в общем-то иллюзию уверенности в себе.

Однажды, движимый не то любопытством, не то томлением повседневной неизвестности, он постучался, якобы в поисках спичек, в каюту, где обитали ученые арабы, размещенные попарно.

Дверь ему открыли не сразу.

Прошло около минуты, прежде чем в проеме двери показалось чье-то лицо, на котором сразу же различил Каменцев агрессию неприкрытого раздражения и неприязни.

Тем не менее, заискивающе улыбаясь, он осведомился относительно спичек, приметив сквозь опущенные долу глаза, что в двухместной каюте скопилось человек шесть, одетых в одинаковые блекло–бежевые, похожие на пижамы, одежды свободного покроя и в чалмы. Неясные длинные тени качались на стенах. В воздухе стоял душный, с паленой горчинкой, аромат каких-то восточных благовоний. На стенах висели тряпичные плакаты, испещренные арабскими письменами. Здесь явно происходил какой-то религиозный обряд.