Экспедиция в один конец

Пропажа штурмана, как сразу же уяснил Сенчук, произвела на научный и командный состав судна такое же впечатление, как на улей — исчезновение матки: началас бестолковая суета с оттенком уныния, в воздухе повисла неопределенность, и, казалось, вот–вот и утратится смысл всей экспедиции.

"Скрябин" лег в дрейф у границы нейтральных вод, капитан связывался с хозяевами, ожидая указаний, арабы толклись в своих каютах, бесконечно устраивая какие‑то совещания, а морячки угрюмо и стойко несли вахты.

Сенчук, воспользовавшись известной деморализацией капитана, занял каюту пропавшего, сказав, что данное помещение находится в выгодной близости от трапа, ведущего на верхнюю палубу и, следовательно, на мостик, что ему, готовому взять на себя обязанности исчезнувшего штурмана, жизненно необходимо.

Возражать старпому капитан не стал, практически с первых дней плавания признавая его главенство, поскольку, как выяснилось на поверку, в морском ремесле Сенчук превосходил его на несколько голов, однако ни своими знаниями, ни тонкостями управления знакомым до каждой заклепки "Скрябиным" не кичился, а лишь уважительно подправлял некоторые начальственные промахи и неназойливо давал толковые советы. Кроме того, на любое свое действие он дисциплинированно испрашивал капитанской санкции и никоим образом самолюбие начальника не ущемлял.

Очутившись в штурманской рубке, Сенчук уже через час понял, что помощник штурмана — каботажная безграмотная шпана, попавшая на судно, видимо, исключительно по знакомству, а электрик, обслуживающий "маточный" и "репитерные" гирокомпасы на ходовом мостике, — лежебока и свободный философ, погруженный в неясное по своему смысловому значению и перманентное по протяженности раздумье, не способствующее бдительному исполнению обязанностей. О чем безнадежным тоном доложил капитану, кого, в свою очередь, определял в душе близнецом–братом своего нового подчиненного.

— Флоту лентяи и ловкачи не нужны, — подытожил он характеристики своих непосредственных помощников. — Мне придется принять меры к оздоровлению коллектива методами военно–морской дисциплины. Прошу содействия.

Капитан кисло кивнул: энергичный Сенчук угнетал его в той же мере, как и отсутствие должных указаний от заказчика плачевно начавшегося плавания.

Впрочем, вскоре пришли радиограммы с руководящими директивами, предписывающими "Скрябину" войти в территориальные норвежские воды и принять на борт двух пассажиров: некоего араба, спонсора экспедиции, и — российского представителя МЧС, наблюдателя за исследованиями затонувших атомоходов.

Погода сопутствовала прибытию на судно высоких гостей: шторм, несмотря на обильные осадки в виде мокрого снега, на время утихомирился, и высадка новых членов экипажа с зависшего над "Скрябиным" вертолета прошла в считанные минуты.

Гостей, по сути являвшихся распорядителями похода, встречал капитан, Сенчук держался в стороне, испытующе посматривая в сторону десантировавшйхся персонажей.

Положительных эмоций при этом он не испытывал: господа, прибывшие на судно, ни малейших признаков неуверенности и заискивания, свойственных сухопутным существам, оказавшимся среди морской стихии, не проявляли и вели себя с барственной самоуверенностью истинных хозяев положения.

Араб — человек со взглядом гипнотизера — если что и внушил Сенчуку, так недоверие, — в натуре этого типа чувствовалось не просто двойное дно, а прямо‑таки бездна всяких таинств, связанных как с загадочным мировоззрением восточного человека, так и с обладанием им не просто большими, а непомерными деньгами, определявшими, соответственно, и его власть.

Этот представитель мировой элиты, владелец наверняка не одной тонны благородных металлов, отчего‑то поселил в Сенчуке неосознанную тревогу. Может, потому, что употребление благородных металлов, как следовало из истории, частенько служило достижению далеких от благородства целей, а те, кто их перед собой ставили, во все времена отличались склонностью к бестрепетному людоедству.

Однако если араб являлся существом с иной планеты и трудно ассоциировался с известными Сенчуку стереотипами, то второй объявившийся на борту персонаж вверг искушенного Сенчука в тоску совершенно конкретного свойства: он вмиг учуял в спустившемся на палубу с веревочной лестницы крепыше с седыми висками человека Конторы. Может, отставника, а может, и действующего представителя родимой спецслужбы.

Нюх в идентификации своих прошлых сослуживцев Сенчука никогда не подводил, опознавательный механизм его сигнальной системы работал безошибочно. Он даже не утруждал себя анализом деталей, мгновенно стыкующихся в подсознании и определяющих характеристики и всякого рода выводы.

Знакомый отставник из разведки, некогда работавший в Израиле, как‑то сказал Сенчуку, что безошибочно отличал внешне похожих друг на друга йеменских евреев и арабов. Каким образом? А просто, поведал шпион. У араба глаза как у волка. У еврея — как у собаки.

У прибывшего деятеля из МЧС на лбу словно сияло доступное потаенному зрению Сенчука клеймо человека, искушенного в работе секретных ведомств.