Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

Иногда не прочь, ради курьеза, соврать, но уличенный, не споритъ, а, вмѣсто этого, бросается на уличителя и начинаетъ его щекотать и тормошить, заискивающе хихикая. Въ жизни неприхотливъ. Спокойно доливаетъ поданную чашку кофе — пивомъ, размѣшиваетъ его съ сахаромъ, а если тутъ же стоить молоко, то и молоко переливается въ чашку. Пепелъ, упавшій случайно въ эту бурду, размѣшивается ложечкой для того, «чтобы не было замѣтно».

Крысаковъ. (Фото-этюдъ по рисунку Мифасова).

Любитъ задавать оффиціантамъ нелѣпые, безсмысленные вопросы. Раздѣваясь у ресторанной вѣшалки, обязательно освѣдомится: приходилъ-ли Жюль Вернъ? И чрезвычайно счастливъ, если получитъ отвѣтъ:

— Полчаса, какъ ушли.

Беззаботность и лѣнь его иногда доходятъ до героизма. Когда мы выѣхали изъ Россіи, то, начиная отъ Берлина, у него постепенно стали отваливаться пуговицы отъ всѣхъ частей одежды. Постепенно-же онъ замѣнялъ ихъ булавками, иголками, и, главнымъ образомъ, замысловатой комбинаціей изъ спичекъ и проволоки отъ лимонадныхъ бутылокъ. Чтобы панталоны его сидѣли, какъ слѣдуетъ, ему приходилось надменно выпячивать впередъ животъ и безпрестанно, съ кажущейся беззаботностью, засовывать руки въ карманы.

Положеніе его ухудшалось съ каждымъ днемъ. Хотя еще стояла прекрасная весна, но Крысаковскія пуговицы, вѣроятно, совершенно созрѣли, потому что падали сами собою, безъ посторонней помощи.

Въ Венеціи наступилъ крахъ. Когда мы собрались идти обѣдать въ какое-то «альберго Негро», Крысаковъ сѣлъ въ своемъ номерѣ на кровать и тоскливо сказалъ:

— Идите, а я посижу.

— Что ты, крысеночекъ, — участливо спросилъ я, — боленъ?

— Нѣтъ.

— Тебя кто-нибудь обидѣлъ?

Идите, а я посижу…

(Этот набросокъ ясно рисуетъ интимную жизнь людей, не побоявшихся трудной экспедиціи).

— Нѣтъ.

— А что-же?

— У меня не осталось ни одной…

— Лиры?

— Пуговицы.

— Купи другой костюмъ.

— Да у меня есть костюмъ.

— Гдѣ же онъ?

— Въ чемоданѣ.

— Такъ чего-жъ ты, чудакъ, грустишь? Достань его, переодѣнься и пойдемъ.

— Не могу. Потерялъ ключъ.

— Взломай!

— Попробуйте! Онъ изъ крокодиловой кожи.

Изъ угла вытащили огромный, чудовищно распухшій чемоданъ и съ озвѣрѣніемъ набросились на него. Схватили сначала за ручки — отлетѣли. Схватили за ремни — ремни лопнули.

— Раскрывайте ему челюсти, — хлопотливо совѣтовалъ художникъ Мифасовъ, лежа на постели. — Засуньте ему палку въ пасть.

Послѣ получасовой борьбы чудовище сдалось. Замокъ застоналъ, крякнулъ, крышки разжались и душа его полетѣла къ небу.

Первое, что лежало на самомъ верху — было зимнее пальто, подъ нимъ калоши, ящикъ изъ подъ красокъ и шелковый цилиндръ, доверху наполненный мѣломъ, зубнымъ порошкомъ и зубными щетками.

— Вотъ они! — сказалъ радостно Крысаковъ. — А я ихъ съ самаго Вержболова искалъ. А это что? Ваза для кистей… Зачѣмъ же я, чертъ возьми, взялъ вазу для кистей?

— Лучше-бы ты, — сказалъ Сандерсъ, — взялъ стеклянный футляръ для каминныхъ часовъ, или стѣнную полку для книгъ.

— Братцы! — восторженно сказалъ Крысаковъ, вынимая какую то часть туалета. — Пуговецъ, пуговецъ-то сколько!.. Прямо въ глазахъ рябитъ…

Онъ переодѣлся и, схвативъ свой чемоданъ, похожій на животное съ распоротымъ брюхомъ, изъ котораго вывалились внутренности, оттащилъ его въ уголъ.

— Жалко его, — растроганно сказалъ онъ, выпрямляясь, — я такъ люблю животныхъ…

— Что это у тебя сейчасъ упало?

— Ахъ, чертъ возьми! Пуговица.

Такъ онъ и ѣздилъ съ нами — веселый, неприхотливый, пускавшiйся иногда среди шумныхъ бульваровъ въ плясъ, любующійся на красоту міра и таскавшій за обрывокъ ручки свой ужасный полураскрытый чемоданъ, изъ котораго изрѣдка вываливался то тюбикъ краски, то ботинокъ, то фаянсовая пепельница, то рукавъ сорочки, радостно подпрыгивавшій на неровностяхъ тротуара.

Мифасовъ радуется.

Второй членъ нашей экспедиціи — Мифасовъ (псевдонимъ) былъ молодцомъ совсѣмъ другого склада. Я не встрѣчалъ человѣка разсудительнѣе, осмотрительнее и освѣдомленнѣе его. Этотъ юноша все видѣлъ, все знаетъ — ни природа, ни техника не являются для него книгой тайнъ. Ему 25 лѣтъ, но по спокойному достоинству его манеръ и мудрости сужденій — ему можно дать 50. По внѣшности и костюму онъ полная противоположность бѣднягѣ Крысакову. Все у него зашито, прилажено, манжеты аккуратно высовываются изъ рукавовъ, не прячась внутрь и не вылѣзая на четверть аршина, воротничекъ разсудительно подпираетъ щеки и шея повязана настоящимъ галстукомъ, а не подкладкой отъ рукава стараго сюртука (излюбленная манера Крысакова одѣваться шикарно).

Освѣдомленность Мифасова приводила насъ въ изумленіе. Уже спустя нѣсколько часовъ послѣ отъѣзда изъ Петербурга, этотъ энциклопедическій словарь, эта справочная машина заработала.

— Мы будемъ проѣзжать черезъ Минскъ? — спросилъ Крысаковъ.

— Что вы! — поднялъ плечи Мифасовъ. — Гдѣ наша дорога, а гдѣ Минскъ. Совсѣмъ противоположная сторона. Неужели, вы даже этого не знаете?

Въ глазахъ его свѣтилась ласковая укоризна.

Мы проѣзжали черезъ Минскъ.