Эксперимент «Исола»

Я сидела, апатично глядя на экраны, передо мной лежал пистолет, и я пыталась решить, что предпринять, как вдруг передо мной на экране возникла вся компания – толпа ввалилась в холл. Хотя на самом деле – не все, поняла я вдруг. Не хватало Полковника. Я не успела обдумать этот факт – Генри сразу начал подниматься по лестнице, наверняка направляясь к себе. Я пустилась в путь, как можно тише и быстрее пробежала вверх по лестнице; не отставая от хозяина, я оказалась в его комнате – только невидимая, за стеной. Первым делом Генри принялся стаскивать с себя мокрую насквозь одежду. Он срывал ее с себя, словно хотел поскорее избавиться от нее – и не мог. Долой одно, другое – и вот он уже голый. Трудно было поверить, что меньше суток назад мы лежали рядом; в сером свете дня его тело казалось одновременно и чужим, и знакомым. Теперь я заметила на нем несколько шрамов – длинный на бедре и похожие на след от пулевого ранения на груди, в опасной близости от сердца. Проводя вчера ладонью по его груди, я чувствовала эти шрамы, но была слишком занята им самим, чтобы обращать на них внимание. Генри прошел в ванную. Я услышала, как зашумел душ, и сделала шаг, чтобы не упускать его из вида. В стене ванной я какое-то время стояла, не решаясь открыть глазок. Дико было подглядывать за чужаками, но это ни в какое сравнение не шло с тем, чтобы последовать за Генри в ванную без его ведома. И я чувствовала себя очень странно не только из-за отвращения. Я хотела увидеть Генри в душе, и от этого мне было стыдно. Я провела пальцами по стене в поисках заслонки, но сколько ни шарила в темноте, ничего не находила. Здесь не было глазка. Сначала я ощутила разочарование и даже немного разозлилась, а потом забеспокоилась. Умышленно ли Генри поселили в комнату, где за ним нельзя наблюдать в ванной? Знал ли он сам об этом? И что означает история с оружием? Я пыталась слушать через стену, но там только со сбивчивой ритмичностью плескала вода, как когда струи ударяют по телу, которое медленно поворачивается под ними.

Наконец Генри выключил душ и вернулся в комнату; бедра он обмотал белым полотенцем. С моего наблюдательного пункта гардероба видно не было, но я услышала, как Генри роется в нем – видимо, выбирает одежду. Но вот звук изменился, словно движения стали сбивчивыми. Генри сделал шаг назад и дикими глазами оглядел комнату. Я могла истолковать это только одним образом: он обнаружил, что оружие исчезло. Генри вывалил одежду из шкафа, разворошил постель, швырнул чемодан на одежду и все перерыл. Смотреть на него было почти смешно. В совершенном отчаянии он поискал даже под книжкой на ночном столике. Наконец Генри сдался. С минуту он сидел на краю кровати, тупо глядя перед собой. Потом, кажется, на что-то решился, дернул к себе из кучи одежды трусы, торопливо оделся и вышел. Я последовала за ним по проходу в стене.

В последний раз Нур забрали, когда заболел дедушка. За несколько лет до этого он уехал домой. Ему долго не давали разрешения на эмиграцию, так как Босния давно вышла из Союза, но в конце концов разрешили уехать. Дед никогда не выказывал особого восхищения партией, и когда стало ясно, что он готов отказаться от пенсии, наверху поняли, что выгоднее будет от него избавиться. Не знаю, печалилась ли тогда Нур – она ничего не говорила. Проблемы начались, когда дед заболел. Нур захотела поехать к нему, но ей не разрешили. Сказали – она нужна здесь. Сказали – нельзя позволить таким компетентным людям покидать страну. Наверху боялись, что Нур сбежит. Это было уже после того, как я переехала, так что я не так много видела, но знала, что Нур подавала прошение за прошением. “ХОДАТАЙСТВО О ВОЗМОЖНОСТИ УХОДА ЗА УМИРАЮЩИМ ОТЦОМ”, злыми красными буквами значилось на письме, которое она собиралась отправить, – я видела конверт у нее в прихожей. Уже тогда я поняла, что дела с выездной визой обстоят неважно. Я знала, что пути партии и Нур разошлись давно, но вряд ли понимала, какое отчаяние она тогда испытывала.