Экспериментальный фильм

– Теперь ты понимаешь? – спросила я тогда у мамы. – Вот почему он такой. Просто-напросто он пошел в меня. Только у меня это все внутри.

Взгляд мамы, устремленный на меня, возможно, был полон сострадания, но тогда мне показалось, что она смотрит на меня с презрением, которого заслуживаю. Я часто ошибаюсь относительно чувств, которые испытывают другие людей, так как совершенно не умею читать по лицам. Кстати, еще одна галочка. Впрочем, здесь имеется исключение – лица на киноэкране.

– Прекрати, Луиз, – сказала мама. – Это все само по себе достаточно тяжело. Не перетягивай внимание на себя.

Вспоминая тот день, я по-прежнему вижу слезы на глазах Кларка. У меня в носу тоже щипало от слез, и из-за этого я злилась еще больше. Из-за этого я только повторяла:

– Ты меня понял?

– ТЫ НЕ ПОНЯЛ, ТЫ НЕ ПОНЯЛ, ЭТО ГЛУПО…

– Хватит! Отвечай, да или нет? Да или нет?

Саймон, подойдя, тихонько коснулся моего плеча.

– Слушай, солнышко, мы справимся, – негромко сказал он. На языке Саймона это означало: «Прекрати немедленно, ты делаешь только хуже, уходи». А может и нет. Может, я все это придумала. Как и многое другое.

Если ты считаешь себя центром вселенной, тебе неизбежно приходится ломать голову над вопросом – почему ты ровным счетом ничего не способен, черт возьми, контролировать?

В общем, я затрясла головой, захлопнула рот и выскочила за дверь.

* * *

Я была тогда в отчаянии, сейчас я знаю это точно. Как это ни странно, человек может пребывать в отчаянии довольно длительное время, не сознавая этого. Обостренная чувствительность, постоянные реакции типа «бей или беги» изнашивают нервные окончания до такой степени, что ты испытываешь лишь смутное ощущение нехватки чего-то важного. Несомненно, я не была счастлива, и в то же время не чувствовала себя полностью и абсолютно несчастной. Так, порой, не считая себя по-настоящему больным, ты все же понимаешь, что нездоров. У меня просто не было времени разбираться в своем состоянии.

В тот вечер, 3 октября 2014 года, я намеревалась посетить кинопоказ, который устраивала студия экспериментальных фильмов под названием «Урсулайн», основанная местными деятелями искусства здесь, в Торонто, а потом написать об этом показе и стать для рубрики «Дип Даун Андерграунд» Алека Кристиана, который вознамерился познакомить с авторским кино новое поколение чокнутых блогеров. Делала я это на добровольных началах, в общем-то (Кристиан получал кое-какие деньги, размещая на своем сайте рекламу, но за вычетом расходов на техническое обслуживание средств на гонорары поставщикам контента практически не оставалось), но по крайней мере у меня был повод оставить Кларка на попечение Саймона и вырваться на свободу. И еще лучше – это гарантировало, что, если я загуглю свое собственное имя, что-нибудь я действительно найду.

Я лишилась постоянной работы еще в 2009 году, после того, как был закрыт факультет кино при университете Торонто. Так случилось, что в том же году Кларку поставили диагноз. Совпадение можно назвать по-своему удачным, потому что внезапно появившееся свободное время позволило мне часами просиживать у экрана компьютера, выясняя, какие учебные заведения и вспомогательные курсы для аутистов существуют в Торонто и его окрестностях. Правда, минувшие десять лет полетели, что называется, коту под хвост. Десять лет я преподавала сценарное искусство и историю канадского кино, два курса, за которые по тем или иным причинам никто не хотел браться. Десять лет мне приходилось иметь дело с людьми, которых ввели в заблуждение, убедив потратить восемнадцать месяцев жизни и тридцать тысяч долларов на подготовку к работе в «секторе развлечений», профессию, которой не существует, а диплом не окупает даже бумагу, как им предстояло выяснить, сунувшись в индустрию.

– Я поняла, мисс Кернс, лучше никому не говорить, что я закончила наш факультет, – сказала мне Сафи Хьюсен, с которой мы случайно встретились в Старбаксе. – Стоит признаться, что ты училась снимать кино, люди начинают думать, что ты вообще ничего не знаешь.

– Правильное решение, – согласилась я, ничуть не покривив душой. Вне всякого сомнения, ни один из университетских преподавателей, включая меня, не сумел научить Сафи тому, чего она не знала раньше.

Мне исполнилось сорок, и факультет закрылся; два этих события последовали одно за другим. На рождественской вечеринке мы все слышали, как наш декан, Джек Уоррем, говорил представителю университетского совета, что дела факультета идут прекрасно: «О, мы столько сделали, мы многого добились, мы арендуем целый этаж этого здания, закупили дорогостоящее оборудование, подана уже целая куча заявлений о приеме на следующий год…» Представитель совета, одобрительно кивая головой, терпеливо выжидал, когда Уоррем сделает паузу, чтобы сказать: «Бесспорно, все это прекрасно. Но мы уже приняли решение закрыть факультет».