Экспериментальный фильм

Пока они возились с аппаратурой, я отправилась в туалет; оказавшись там, на мгновение прижалась лбом к стене, выложенной прохладной керамической плиткой. В голове скопилось слишком много статического электричества, в висках начали стучать молоточки. Пока они доставляли не боль, а только легкий дискомфорт, словно я выпила слишком много кофе и теперь нахожусь на грани кофеиновой мигрени. Как ни странно, в этом ощущении было даже что-то возбуждающее.

Когда я вернулась, у них было все готово.

– Поехали, – сказала Сафи, вставляя кассету. Я опустилась на стул.

Начиналось все в точности так, как любая пленка PXL-200,– шел бесконечный снег, становившийся все грязнее. Точки разрастались в длинные линии различных оттенков серого. Так бывает, когда смотришь действительно старую кассету, канал, который плохо принимается, или телевизор с антенной, у которого выходит из строя кинескоп. За исключением того, что здесь вообще не было никакого изображения – ни мультфильма 1920-х годов, ни разбитых стекол теплицы, ни выцветших задников, которые я там обнаружила, – лишь прилив и отлив серых волн, крупицы света, которые то разрастались, то сжимались. Казалось, кто-то направил камеру на одно из тех пыльных, засиженных мухами зеркал, которые миссис Уиткомб установила в своей домашней студии, чтобы сделать свет более ярким.

Серые волны продолжали раскачиваться, то вздымаясь, то опадая.

Колокол, который я уже слышала, по-прежнему звонил вдалеке, далекий, тихий, еле уловимый. Потом к нему присоединились какое-то щелканье и дребезжанье, постепенно нарастающие – или эти звуки рождались внутри меня и на самом деле были шумом моего собственного дыхания? Это походило на звук вращающихся шестеренок или треск, производимый камерой времен братьев Люмьер. А может, на ручной проектор, работавший в купе поезда, неумолимо несущегося вперед под стук собственных колес.

– Может, нам стоит… – начала было Малин, но Сафи зашипела на нее, как рассерженная ящерица. На экране начало проявляться нечто, напоминающее изображение, – оно поворачивалось, раскрывалось, собиралось воедино. Темнота отступала, раздвигалась, подобно занавесу, чтобы открыть…

…некую колеблющуюся, как пламя свечи, стройную и высокую фигуру, переливающуюся всеми оттенками белого и серого. Миссис Уиткомб в вуали, усыпанной осколками зеркала? Но вот покрывало метнулось в сторону, и под ним не оказалось ничего, кроме зияющей пустоты – никакого лица, лишь его отсутствие, такое очевидное и жестокое, что к горлу моему подкатил ком тошноты. И запах, этот запах…

Парейдолия, подумала я, удивляясь собственному спокойствию. Иллюзия, при которой вы повсюду видите человеческие лица. Обувь с высунутыми языками, выключатели-носы, усмехающиеся кофеварки. Иди вы оказываетесь в центре лабиринта, раскинувшегося перед Уксусным домом, и ваша камера внезапно наполняется светом, который выжигает все изображения, вы бессильно опускаете ее вниз, так, что объектив вынужден снимать усыпанную гравием тропу, на которой мелькает тень облака. И с этой тропы на вас смотрит лицо ребенка, застывшее в пыли, окаменевшее, как янтарь. По крайней мере вы уверены, что видите это лицо, когда просматриваете пленку…

Подождите, но сейчас я говорю вовсе не о себе; все это имеет отношение исключительно к Сафи. Она не показывала мне этот фрагмент фильма до тех пор, пока вся эта история не осталась в прошлом, по крайне мере та ее часть, что имела прямое отношение к нам обеим. Тогда для нас это уже не стало сюрпризом.

Но вернемся в настоящее. Неожиданно все лампы, гревшие в студии, мигнули, выключились на мгновение и опять включились; камера, неизменная спутница Сафи, фыркнула, как живая, и перестала работать. Изображение на экране исчезло навсегда прежде, чем мы успели его записать.

Так бывает, когда заканчивается пленка, произнес тихий голос у меня в голове. Было и исчезло в мгновение ока, не оставив после себя ничего…

Кроме ослепительного белого света.

14

Несколько секунд мы трое, Малин, Сафи и я, молчали, потрясенно глядя на погасший монитор. Никто из нас не знал, что произойдет дальше.

– Думаю… нам не стоит включать это в презентацию, – сказала наконец Сафи.

– Я тоже, – согласилась я.

Утром, когда я выходила из дома, мама и Саймон собирались повести Кларка в кино на сеанс для матерей и детей в Рейнбоу Маркет Сквер. Названия фильма я не помню, но на таких сеансах звук всегда немного снижают, свет делают ярче, а нормы поведения смягчают до такой степени, что пронзительно кричащие дети и публичное кормление грудью никого не шокируют. К тому же большинство фильмов идет с субтитрами, что делает подобные сеансы особенно подходящими для наших целей. Покончив с подготовкой презентации, я отправила Саймону сообщение и, устроившись в кафе на первом этаже нашего дома, стала ждать, когда они ко мне присоединятся. Минут через двадцать появился Саймон, ведущий Кларка за руку.