Эксперт № 01-02 (2014)

Во-вторых, советский средний класс, в отличие от западного, критически зависел от государства: ученые, юристы, врачи были такими же пролетариями, как и рабочие. По итогам перелома 1968 года, когда руководство СССР окончательно свернуло все «оттепельные» эксперименты, советская интеллигенция оказалась в изоляции от советского пролетариата. И в отличие, скажем, от Польши так и не смогла преодолеть эту изоляцию. К началу перестройки интеллигенция обладала большим публичным авторитетом, но совсем не имела сетей поддержки по стране, «вертикальных» структур солидарности.

В-третьих, советская номенклатура, с ее кастовостью и блатом, сама по себе не была чем-то из ряда вон выходящим в своей порочности. Высшая бюрократия крупных современных государств устроена похожим образом. Российская публика зачастую смотрит на «заграницу» взглядом туриста, профессор же Чикагского университета от этой оптической иллюзии избавлен: «Всякому, кто в достаточной мере знаком как с американскими школами бизнеса, так и с партшколами поздней советской эры, эти два типа учреждений могут показаться до гротескного похожими». Советская проблема заключалась в том, что не существовало инструментов контроля над государственным и хозяйственным аппаратом, автономных от самого этого аппарата. Сталинский террористический инструментарий контроля был демонтирован, эксцентричный Хрущев сплавлен на пенсию, реформаторские настроения в обществе подавлены — и это стало исторической победой номенклатуры и историческим поражением СССР: «Парадокс брежневизма в том, что боязнь отпустить вожжи обернулась потерей управляемости».

Наконец, Дерлугьян описывает еще один класс, появившийся на сцене в тот момент, когда разразились кровавые конфликты. Вслед за Пьером Бурдье он называет его субпролетариатом. Это своего рода слободской класс, вчерашние крестьяне, так и не ставшие горожанами, вовлеченные в случайные заработки и (или) теневую экономику, обладающие своеобразным «уличным» кодексом поведения. Пример: молодые обитатели позднесоветских Люберец или Набережных Челнов. Именно они стали главной ударной силой кровавых конфликтов на постсоветском пространстве, когда насилие было легитимировано националистической идеологией. На Кавказе, с его низкой урбанизацией и высокой рождаемостью в крестьянских семьях, субпролетариата оказалось много.

Исход перестройки в регионах СССР зависел от конфигурации классовых сил. В Прибалтике номенклатура объединилась с националистической интеллигенцией и взяла курс на интеграцию с Западом. На Кавказе к этому альянсу добавился субпролетариат, создав своеобразный вызов интеллигенции и номенклатуре. Его взрывная сила была направлена на войны. Отчасти для того, чтобы полудеревенские пассионарии не натворили нехороших дел дома.

Что же касается отличий между исходом этнической мобилизации в Чечне и в Кабардино-Балкарии, то в первой номенклатуре не хватило мощных и разветвленных сетей патронажа, пронизывавших общество. Доку Завгаев просто не успел создать такие сети. В Кабардино-Балкарии они были. Да и начавшийся конфликт в Абхазии дал возможность выбросить потенциальных вооруженных бунтовщиков за пределы республики.

Прорваться в ядро

Для Советского Союза точка невозврата была пройдена в конце 1960-х. Одновременно сошлись несколько факторов. СССР оказался неспособным к технологическому перевооружению морально устаревших производств (здесь Дерлугьян цитирует известного экономиста Владимира Попова ). Во внутренней политике случился номенклатурный реванш, который позволил этому классу окуклиться, избавиться от всякого внешнего контроля, причем региональная номенклатура успешно закрылась от контроля из Кремля. Кризис в капиталистическом мире и приток нефтедолларов дали советскому руководству ощущение успокоенности — и довершили дело.

К середине XX века СССР был страной с нищим населением и жестоким политическим режимом, но с современной по тем временам и мощной промышленностью и наукой. От стран ядра капиталистической миросистемы он отличался не «отсталостью», а иным качеством политического устройства. Советскому государству не хватало того, что Майкл Манн назвал инфраструктурной властью — особого взаимопроникновения государства в общество и общества в государство, характерного для современных стран Запада. Проще говоря, Советскому Союзу не хватало таких обезличенных систем контроля над бюрократией и экономикой, как свободный рынок, свободная пресса, свободные выборы.

Как «диктатура развития» СССР был нормален для XX века, оказавшись первой из таких диктатур. Сама эта политическая форма была призвана вырвать из отсталости регионы мира, не сумевшие войти в ядро миросистемы. Проблема в том, что СССР не смог выйти из этого режима существования.