Эксперт № 01-02 (2014)

«Очерки» представляют собой в основном рассказ об истории Православной церкви, но с упоминанием и других вероисповеданий, об отношениях Церкви и государства с дореволюционного периода до начала 1990-х и отчасти об отношениях общества и государства, завершаясь анализом горбачевской перестройки. Материал на церковную тему с такой полнотой и систематичностью представлен впервые. Книга выдержала уже два издания. По статусу и характеру «Очерки» — это учебное пособие. Приводятся большие и очень ценные первоисточники: например, речь. П. А. Столыпина в Думе по вопросу вероисповедного законодательства, воззвания и проповеди церковных иерархов, показывающие их реакцию на Февральскую революцию, которую Церковь безоговорочно приняла; документы исторического Поместного собора Православной Российской Церкви 1917–1918 годов, на котором после двухсот лет синодального периода было восстановлено патриаршество; резко антицерковные документы большевиков, а затем — записки сталинского «обер-прокурора» Карпова (которому, впрочем, было указано обер-прокурором не быть), генерала НКВД, бывшего гонителя Церкви, ставшего затем ее в определенной степени защитником.

В этой книге мы не найдем великих строек коммунизма, хотя найдем, конечно, победу в войне, где Церковь изначально заняла позицию в защиту своего народа и своей земли — сразу, в те дни, когда и Сталин еще не подавал голоса (его первое выступление по радио после 22 июня состоялось 3 июля 1941 года). Но главное, что мы здесь найдем, — это во всем его скромном величии русский характер, который в своей основе в минувший век не согнулся ни в ту — рабскую, продеспотическую, ни в другую — отчаянно-всеотрицающую сторону, оставаясь собой в своем достоинстве.

Сопротивление

Основным в этом отношении является стоящий несколько особняком «Очерк четвертый», написанный на важную для автора тему сопротивления общества сталинскому режиму. Его мысль в том, что, несмотря на «беспрецедентный по жестокости» и поражающий масштабами террор, состоявший в «планомерном уничтожении неорганизованных миллионов граждан», общество и личность не были подавлены окончательно: «моральное сопротивление было самой масштабной формой неприятия советской власти». А также: «Христианство изначально ограничивает лояльность по отношению к любой власти требованием “ почитать Бога больше, чем людей” (ап. Петр)». И верные этому принципу сотни тысяч верующих в условиях террора защищали свои церкви, прятали священнослужителей, создавали подпольные общины, сопровождали своих духовных отцов в ссылки, налаживали с ними связь, находили средства поддерживать их. Верующие мужественно вели себя в тюрьмах и лагерях. В свою очередь, такое поведение вызывало новые волны адресного террора, в 1937–1938 годах в лагерях были расстреляны многие священники и епископы, которые до того долгие годы провели в тюрьмах и ссылках.

В этой же главе обсуждается общий вопрос о характере отношения внутренне свободного человека к деспотически устроенной власти. И вот что говорит автор: «Анализируя примеры морального сопротивления, мы сталкиваемся с проблемой сознательного разделения и противопоставления режима — стране (родине)». «Умирать, так умирать с тобой, и с тобой, как Лазарь, встать из гроба», — цитируют «Очерки» стихотворный ответ Максимилиана Волошина на предложение эмигрировать. Здесь же и совет о. Павла Флоренского, великого богослова и ученого, своим духовным детям: «Кто чувствует силы, кто выдержит, пусть остается, а кто в этом не уверен, может уезжать». А выдержать было очень и очень нелегко.

Сопротивление, как отмечает автор, было и внутри самой коммунистической партии, причем как среди «старых большевиков», так и «в молодежной, близкой к властям среде». Что касается известной истории с репрессированными маршалами, то, по словам Б. А. Филиппова, «до сих пор нет ответа на вопрос, существовало ли реальное сопротивление Сталину в руководстве Красной Армии (и в частности, имело ли под собой основание “дело Тухачевского”?)».

«Все годы советской власти до начала Отечественной войны не прекращалось сопротивление сталинскому режиму», — проговаривает автор важную для себя мысль, оппонируя иным, более распространенным оценкам этого периода как времени покорности, закрепившимся после XX съезда и дожившим до сегодняшнего дня. Из других источников, кстати, мы видим, что даже успешное участие в развитии советской промышленности и науки не отменяло у людей вопросов и о характере власти, и о собственной как можно более достойной линии поведения. Вообще, возможность личной моральной оценки чего бы то ни было, в том числе правительства, была именно той способностью личности, с которой так боролась советская власть, у которой, особенно поначалу, была доктрина радикальной трансформации личности человека («массовой переделки людей», по Н. Бухарину).

Разрушение общественных связей