Эксперт № 21 (2014)

— И все же рубль оказался переукрепленным, и осенью—зимой 2008 года понадобилась очередная, хоть и не столь масштабная, как в 1998-м, девальвация.

— Девальвационная передышка оказалась совсем небольшой. К тому же девальвация уже не могла играть такую же роль, как в 1998 году, в силу отсутствия сопоставимого резерва свободных мощностей.

Социальные расходы труднее коррумпировать. Когда вы стимулируете потребительский спрос, вы, по крайней мере, все-таки ориентируетесь на реальный, прозрачный спрос

Фото: Олег Слепян

— Потом фактор тяжелого рубля опять стал ощущаться как тормоз экономики. Когда именно это произошло?

— Он стал чувствоваться, когда рост цен на нефть остановился. Дополнительного притока денег нет, а зарплата уже достаточно высокая. Мы попали в ситуацию, которая неплохо описывается концепцией «ловушки среднего уровня дохода», когда у вас в стране высокая стоимость труда при относительно высоких рисках.

— С моей точки зрения, эта концепция довольно спорная, но даже если исходить из нее, то мы угодили в эту ловушку уже в 2007–2008 годах. Однако чувствительное торможение роста, если исключить кризисный провал 2009-го, начали испытывать существенно позднее, где-то в первой половине 2012 года.

— Бесспорны только концепции классиков марксизма-ленинизма. Идеальных концепций не существует. Соглашусь, что в «ловушку среднего дохода» мы попали еще накануне кризиса 2008 года. Однако 2009 год несколько отсрочил исчерпание предыдущей модели роста. Произошел некоторый откат, связанный с образованием резервов незадействованных мощностей и рабочей силы. И чувствительное торможение началось, когда мы по объему реального ВВП вернулись к уровню 2008 года, причем вернулись с ухудшенной структурой экономики, потому что сырьевые и базовые отрасли восстановились быстрее и полнее, чем сектора переработки.

Сыграл свою роль и недостаток инвестиций. Уже во второй половине 2000-х можно было наблюдать сдвиг от инвестиций к потреблению. А затем в ходе кризиса и посткризисного восстановления мы также склонны были концентрировать бюджетное стимулирование больше на социальных расходах, на поддержании потребления, чем на инвестициях.

— По-вашему, это было оправданно? Позволило сохранить социальную стабильность?

— Да, и не только. Это было правильно и в экономическом смысле, потому что социальные расходы труднее коррумпировать. Если бы начали строить дороги, то возникла бы вероятность того, что бюджетные деньги закопали бы в землю. Когда вы стимулируете потребительский спрос, вы, по крайней мере, все-таки ориентируетесь на реальный, прозрачный спрос.

— То есть ради минимизации коррупционных рисков можно отказаться и от инвестиций, и от дополнительных темпов роста? Борьба с коррупцией как некая высшая ценность?

— Ответственное правительство не может не учитывать коррупционные риски. Я сказал, что упор правительства Владимира Путина на социальные статьи бюджетных расходов был оправдан, причем имел в основе своей не только социальные, но и экономические резоны.

— Вот только мультипликаторы у социальных расходов существенно ниже, чем у инфраструктурных инвестиций…

— Вопрос о бюджетном мультипликаторе требует подробного анализа с серьезными расчетами. По нашим оценкам, в средне- и долгосрочной перспективе для экономического роста эффективны бюджетные инвестиции в человеческий капитал и в инфраструктуру. Однако на коротких интервалах ситуация может выглядеть иначе. В конкретных обстоятельствах глобального кризиса накачка инфраструктурных инвестиций вызвала бы лишь дополнительное стимулирование притока иностранной рабочей силы, ведь у нас не было высокой безработицы, по крайней мере открытой.

«Сейчас у нас большинство экономических проблем имеет институциональную природу»