Экспонат руками не трогать

– Хлеб наш насущный даждь нам днесь и, и… не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь, – хрипло шептала Мэй. Из-за того, что долго кричала, плакала, звала на помощь, она совсем потеряла голос, из горла вырывались лишь сиплые всхлипы.

– …ежи еси на небесех! Да святится имя Твое… – девушка замолчала, прислонилась спиной к стене. Больше ничто не нарушало тишины. Исчезли звуки, шорохи… как будто ничего и не было, кроме этого сырого темного подвала со спертым воздухом; мир перестал существовать. Мэй устала – слабость, беспомощность, захватив ее сознание, мешали думать, она прикрыла глаза и провалилась в тяжелый тревожный сон, в котором почти сразу увидела отца… Он сидел у себя в кабинете, откинувшись на спинку кресла, и говорил по телефону. Рядом с ним была тетя Грэйс и, как всегда, что-то быстро строчила в записную книжку. Сквозь оконные жалюзи в комнату уютно пробивалось солнце, в лучах его кружились золотистые пылинки, оседавшие на книжных полках, креслах, отцовском письменном столе. Под потолком работал вентилятор. Сквозь толщу сна Мэй никак не удавалось услышать голос отца, и ее он тоже не слышал.

– Папа, разве ты не знаешь, что меня уже давно нет в гостинице, мой телефон молчит. Почему же ты меня не ищешь? Почему ничего не предпринимаешь? Посмотри, как мне плохо. Неужели ты про меня забыл? Или тебе все равно? Если бы ты только знал, как мне страшно… – кричала она отцу.

Но он, не прерывая телефонный разговор, продолжал спокойно сидеть в своем кресле. Скрипнула и распахнулась дверь – в комнату, виляя хвостом, вбежала Дана. Солнечные лучи заиграли на ее белоснежной шерсти. Собака подошла к хозяину и положила лапы ему на колени…

Но дверь почему-то продолжала скрипеть, звук не прекратился, наоборот, стал громче, отчетливей, пока не раздался звонкий металлический щелчок. Мэй открыла глаза, и в тот же момент тяжелая дверь подвала с шумом распахнулась. В светлом четырехугольнике дверного проема четким силуэтом вырисовывалась фигура ее мучителя. Нагнув лысую голову, он шагнул в помещение. Дверной замок снова щелкнул. Движения мужчины были уверенны и неторопливы. Мэй заметалась в своем углу. Лысый молча наблюдал за ней. Он по-прежнему ничего не говорил, не спрашивал и не отвечал на ее вопросы. Лицо его оставалось совершенно безучастным.

– Отпустите меня, пожалуйста. Мой отец богатый человек, он заплатит вам много денег, очень много. Пожалуйста. Все, что вы хотите, – хрипло шептала она, напрягая связки. – Прошу вас, умоляю. Ну, позвоните ему. Вы станете богатым, у вас будет сколько угодно женщин. Вы интересный мужчина, вас все будут любить. Зачем вам я? Зачем? Какой смысл держать меня здесь? Отпустите меня, я ничего никому не расскажу ни про вас, ни про этот подвал…

Мэй продолжала говорить и говорить, тем временем рука ее нащупала наконец острый обломок доски, который еще вчера ей удалось отломить от ящика. На какое-то мгновение ее внимание переключилось на предмет, крепко зажатый в руке. Поэтому она не заметила, как лысый что-то проворно достал из кармана куртки, и тут же, со свистом разрезая воздух, над ее головой взметнулась петля из струны и опустилась на шею. Пытаясь увернуться, Мэй дернулась и тотчас выронила палку, а удавка лишь плотнее обхватила ее горло. Руки девушки отчаянно схватились за петлю, стараясь ее разомкнуть…

Последнее, что запечатлелось в ее ускользающем сознании, – это чудовищное в своей бесстрастности лицо незнакомца с блестящими каплями пота над верхней губой.

Борьба длилась недолго. Секунд через сорок все было кончено, и тело Мэй безжизненно опустилось на пол. Тонкая струйка крови скользнула изо рта по щеке, шее и, прочертив алую дорожку на белой кофточке, расползлась в кляксу у блестящей, в мелких стразах, надписи «Don’t worry»[1].

Мужчина присел на корточки, по-птичьи наклонил лысую, без единого намека на растительность голову и принялся внимательно осматривать свою жертву. Большие красные руки медленно двигались вдоль лежащего на полу тела, прикасаясь и трогая то щиколотку, то колено, то запястье, пока наконец не добрались до застежки на джинсах… Только теперь лицо его утратило свою зловещую безучастность, и тонкие губы растянулись в некоем подобии улыбки».

Заглянув в последний раз в текст, Катя устало опустилась на стул, налила себе минералки и, порывшись в сумке, достала упаковку глицина.

На мониторе продолжали мелькать цифры тайм-кода, отмеряя финальные минуты экранного времени. В наушниках зазвучала музыка. Пошел эпизод в саду.

Пожилой мужчина не торопясь бредет по дорожке, усыпанной желто-красными листьями. Камера наезжает на пушистую белую собаку, бегущую впереди него. Через мгновение собака исчезает в зарослях кустарника.