Экспроприатор (СИ)

— Да целые костяшки. — Поморщился и посмотрел на Спасского, протянувшего руку к его левой кисти. — По твоему я для чего его бутылкой хуярил? — Усмехнулся и достал сигареты. — Нахуй надо из-за него садиться. Пусть докажут. Валер, забери бутылку. Леха скажи Русу, чтобы падаль оставил и занялся камерами на клубе и с регистраторов на машинах записи удалил.

Они, было, подчинились, но их прервал хриплый голос Спасского:

— Нет, Леш, иди с камерами сам решай. Руслан пусть с этим придурком поедет в больницу, попробуй с врачами договориться и с ним самим…

— Да нехай лежит. — Поморщился Влад, не поворачиваясь в сторону Руслана, волокущего пострадавшего к машине. — Может сам сдохнет. Хотя… — краткий оценивающий взгляд через свое плечо. — Я его приложил только в первый раз нормально, дальше руками закрыться успел, чмо ебучее. Вано, иди добей, я устал.

— Руслан, шевелись, блять! — встревоженно сказал Спасский, жестом веля остальным остаться рядом с раздраженным Владом и отпустив их только когда Руслан загрузил мужика на заднее сидение своей машины и начал выезжать с парковки. Он перевел почти испуганный взгляд на Влада все так же смотрящего на глянец капота и негромко прошептал, — Господи, Влад… ты же его мог…

— Думаешь, я переборщил, да? И пра-а-авда, Вано! Эта мразь же белая и пушистая, что-то я действительно лишка дал! — И такая ледяная ирония в голосе и взгляде на Спасского.

— Он тупорылая пешка! — выдохнул Вано, садясь на корточки и закрывая руками лицо — Он же просто пешка, Влад! Господи… так нельзя… Нельзя, Влад… Мы можем не вывезти последствия…

— Вывезете. Я же вас, тварей, вывозил и из худшего, хули ноете. — Влад зло сплюнул, глядя как Валера и Леша направляются к клубу. — Мне похуй, он Ерохинский, этого достаточно. Я уже говорил им, что нехуй ко мне лезть иначе ебалом в землю вобью. Хватит ныть, Вано, лучше поедь за Русом и добейте это чмо нахуй, раз так трясетесь, что я сделаю это сам. Ерохинская гниль, блять…

И у меня упало сердце.

Глава 14

Напряженная тишина на его кухне. Я сидела в кресле, подобрав под себя ноги, он рядом на диване, задумчиво оглаживая пальцем грань бокала с виски и чуть прищурено глядя в стол.

Он знал, что напугал. Понял не правильно, чем именно.

— Это… — на мгновение прикрыл глаза и пригубил алкоголь. — Это был человек, сдавший Марку схему.

— Тот самый? Который тупой? — негромко уточнила я, подавив ком в горле и глядя на его левую руку. Которой бил.

Краткий кивок, все так же глядя в стол. Глубоко вздохнул и выдохнул, медленно перевел взгляд на меня. В глазах напряжение. Просьба. Не поднимать то, что на дне. Он только что загнал это внутрь и вновь повесил замок. Он не хочет. Устал.

— Стас тоже? — прикусив чуть немеющие губы, спросила я, глядя на его левую руку. — Амбидекстр?

— Нет. Он нормальный. — Ирония вышла кривая, он снова сделал глоток и достал сигареты кратким взглядом попросив распахнуть окно. — Правша. Это только я даже еще не родившись уже начал выебываться. Эвелинка, в принципе, правду сказала, чем мы различаемся с ним.

— В школе не заставляли переучиваться? Писать только правой. — Шла к окну и позволила себе на миг слабость — скривиться от ужаса, бившего сердце о ребра.

— Пусть бы попробовали. У мамы скалка постоянно наготове была. — Благодарно кивнул, когда я снова вернулась в кресло и снова посмотрел в бокал. — Она всегда считала, что любая черта пока жить не мешает это особенность. Только когда мешает это патология. Переубедить ее никому не удавалось, скалка всегда рядом. — Негромко рассмеялся. Невесело. Очень устало.

— И не нужно. — Выдохнула я, потянув руку за его бокалом. — Она права.

Влад прикусил губу. Когда я взяла его руку сжал мою кисть, все так же глядя в стол. И страх внутри, почти подавленный страх накрыла волна боли. Потому что… всё. Потому что он снова верит мне. И я говорю правду, действительно правду, он это знает. Но мне больно от того что завтра я скажу ему еще одну правду. Даже после той его фразы. «Ерохинская гниль». И блять как же страшно, как сука это страшно… Инстинкт самосохранения крошаший нутро почти оттеснен, но его истошный крик все еще звенит в ушах, складываясь в звуки удара бутылки о тело… и как же непередаваемо больно, когда он вот так едва касаясь, сжимает мою кисть.

* * *

Город в огнях фонарей, широкие, расчищенные улицы, по которым неторопливо ехала я в совей машине. Пересекала закрытый сектор пригородного поселка и равнодушно скользила взглядом по табличкам на вычурных до безвкусицы заборах. Никакого стиля, чисто пафос шепчущий о деньгах владельцев этих заборов и того, что за ними. Пфе.

Ерохинский дом был почти в самом конце. Остановилась у ворот, неторопливо разъезжающихся и открывающих широкий заезд к дому. Пафос. Деньги. Безвкусица.

У мраморных ступеней высокий мужчина в деловом костюме, распахнувший передо мной входную дверь. Снова пафос и деньги в огромном холле. Ну, вот по типу — о боже, Петр Первый охуенно жил, это прекрасный музей! Подскажите, где тут буфет? Как нет? А чего тогда тут делать?