Экстенса

В течение всего времени работы на Милого Джека ты питался видеофильмами. Другие дети из его конюшни либо кололись на убой, либо впадали в какой-то кататонический транс, либо — хотя такое случалось реже всего — предпринимали смешные и глупейшие попытки самоубийства. Ты же сидел перед видеомагнитофоном. Говоря по правде, именно видео спасло тебе жизнь, но смотрел ты его исключительно ради чистой радости участия в эффектном обмане. Там были мифические миры вечного счастья, миры людей, которых попросту нет, невозможного поведения, невозможных слов и мыслей. И там всегда побеждало добро; добро там вообще существовало в качестве реальной силы; ты вновь присвоил себе это слово как раз из видеофильмов, потому что проститутки с Площади Генерала никогда не могли объяснить его толком. В телевизоре же существовало добро, в телевизоре существовало счастье; после выключения устройства ты в него не верил, потому что те миры на самом деле ведь не существовали, и ты об этом знал — но сказки при этом тоже любил. Видеотека у Милого Джейка была громадная, тысячи кассет, настоящий склад; впрочем, и ничего удивительного, ведь он сидел в этом бизнесе. Английский язык, которому ты из этих фильмов со временем научился, тот первый, простенький, еще не отшлифованный стараниями учителей Школы — был сленговым английским, амальгамой этнических наречий из множества гетто, фени и жаргона гангстеров, мусоров, юристов и солдат. От акцента ты избавился быстро: ведь ты был молодой, ты был ребенком. Одиночество тебе как-то не мешало, тебе еще не научили любить общество других людей, потому-то ты по нему и не скучал, хотя, а по чьему обществу ты должен был скучать? Работа у Милого Джейка особо напряжной не была, между отдельными съемками случались и длительные перерывы; если что-то тебе и докучало, то это вынужденность постоянного пребывания в четырех стенах — весь этот год ты провел в замкнутых помещениях, никогда не выходил на улицу, даже когда тебя возили в разбросанные где-то на окраинах города, тесные, временно размещенные в арендованных помещениях киностудии, даже тогда мир ты видел только из-за окна. Джейк и его женщина, Холли, свой товар стерегли очень хорошо; в конце концов, ты был источником их содержания. И они тоже заботились о тебе. Вот правда еда была ужасно однообразной — ты чуть ли не сделался наркотически зависимым от пикантной мексиканской пиццы — зато уже никогда тебе не случалось лечь спать голодным. И Милый Джейк слишком часто тебя и не бил, и уж совершенно редко — так, чтобы оставались следы, потому что после этого на него орал режиссер и выступали гримеры; впрочем гнев у Милого Джейка всегда кончался очень быстро. У него вообще настроение менялось молниеносно. Как-то раз он принес тебе в подарок пластмассовые солнечные очки. А если бы захотел, мог бы тебя снабжать дешевыми наркотиками; другие дети из его конюшни получали их каждый день во время еды. Собственно говоря, серьезно он рассердился на тебя лишь раз, когда узнал, что ты начал учиться читать и писать. Он метался по дому, размахивая твоими каракулями и вопил:

— И на кой это ляд я трачу на этого малого говнюка такие бабки!? Ради вот этого?!!!

Но тут пришла Холли, и к вечеру он уже успокоился.