Экстр

Он был создан людьми на Фосторе, между Потерянными и Третьими Темными Веками. Это был самый крупный из самопрограммирующихся компьютеров, первый искусственный разум, оправдывающий это название. И наиболее человечный. Он до сих пор не простил своим создателям мучительного существования, на которое они его обрекли.

Глаз Данло изнутри прошила боль, ослепив его на миг резким белым светом. Зажмурившись от сверкания идеопластов, он вспомнил слово, которому научил его приемный отец: «шайда». Оно обозначает ад, в который превращается вселенная, когда ее естественное равновесие нарушено. И из всех шайда-вещей, о которых он слышал, которые видел (и ненавидел) в своей жизни, не было ничего ужаснее этого безумного существа, именуемого Кремниевым Богом.

Данло, заслоняя глаза рукой, хриплым и прерывающимся голосом объяснил Тверди, что такое шайда.

— Этот бог поистине шайда, — сказал он, — такая же шайда, как безумец, который охотится только ради удовольствия. Но убить его было бы еще большей шайдой.

Он гнусное чудовище. Это всего лишь компьютер, пишущий собственные программы без правил и ограничений. Его вообще не следовало создавать.

Данло, приоткрыв глаза, прочел последнюю реплику Тверди и задумался, какие правила или законы природы ограничивают Ее.

— Однако его все-таки создали, — сказал он. — В некотором смысле он — живое существо, правда? И если он действительно живой, если ему подарили жизнь, как вам или мне, мы должны отнестись к его благословенной жизни с почтением, хотя она и шайда.

Идеопласты померкли, как будто кто-то выключил свет.

Потом из динамика вышли и повисли в воздухе другие:

Ты странный. Только самый странный и прекрасный из людей способен оправдать бога, который готов уничтожить всю галактику, а с ней и весь человеческий род.

Данло, глядя на свои раскрытые ладони, припомнил кое-что, почти забытое, о себе самом. В дни своей романтической юности он мечтал стать асарией. Это древнее слово обозначает человека, достигшего высшей степени развития и принимающего вселенную во всех ее проявлениях, даже самых несовершенных или ужасных. В память о более молодом себе, который все еще жил в нем и шептал ему на ухо оправдательные слова, Данло склонил голову и тихо произнес:

— Я сказал бы «да» всему во вселенной, если бы только мог.

На Старой Земле жили прекрасные тигры, горевшие жизнью в ее полночных лесах. И были старые, беззубые, обезумевшие тигры, которые охотились на человека. Можно полностью оправдать мир, давший жизнь тиграм, и все же сказать «нет» отдельному тигру, который может пожрать твоего ребенка.

— Возможно. Но должен ведь быть какой-то способ избегать этих несчастных старых тигров, не убивая их.

Как беззаветно ты предан своей ахимсе.

Данло подумал немного и сказал:

— Да, это так.

Что ж, посмотрим.

Эти слова встревожили Данло. Он сжал кулаки и непроизвольно напрягся.

— Что вы хотите этим сказать?

Надо испытать, насколько ты предан идеалу непротивления. И в другом тебя тоже надо испытать. Затем тебя и пригласили сюда: для испытаний.

— Но я не хочу, чтобы меня испытывали. Я прилетел сюда, чтобы спросить вас…

Если выдержишь, сможешь задать мне три вопроса. Я играю в эту игру со всеми пилотами, которые приходят ко мне с какой-то своей целью.

Данло, слыхавший об этой игре, спросил:

— А в чем они состоят… испытания?

Надо испытать, какой из тебя воин.

— Но я ведь уже говорил: я не воин.

Все мужчины — воины. А жизнь — для всего, что существует во вселенной, — это война и ничего более.

— Нет, жизнь — это… нечто иное.

От войны не убежишь, мой милый, хороший, прекрасный воин.

Данло, сжав кулаки до боли в костяшках, сказал: