Экстрасенс

Ни для кого не стало сюрпризом, что университет Михаил Поречников закончил с отличием. Руководство факультета, а следом за ним и ректорат пришли к выводу, что писсуары в солдатских казармах и генеральские дачи обойдутся без призывника Поречникова и он может продолжить обучение в аспирантуре. Михаила удачно пристроили в родном педагогическом вузе. Числясь аспирантом, он попутно читал лекции по отечественной истории, сверх того — взял на себя студенческий исторический кружок, и его бывшие преподаватели, автоматически превратившиеся в коллег, приняли эту метаморфозу почти без дискомфорта, тем более что треть педагогов находилась с ним примерно в одной возрастной категории. Теперь они вместе обедали в буфете, вместе перекуривали между лекциями (Михаил, правда, не курил, но с детства соседствуя с курящей матерью, любил иногда подышать) и вместе крыли матом министерство образования. Разумеется, дружба пришла не сразу, но толковые коллеги решили устроить что-то вроде инаугурации: собрались вечером на факультете, разлили шампанское, водку, винцо, порезали колбаски и бананов и практически единодушно приняли вчерашнего студента Михаила Поречникова в ряды преподавателей.

Единственный, у кого, очевидно, оставались сомнения на этот счет, был Александр Георгиевич Саакян. Во время фуршета он подошел к Михаилу с бокалом красного вина, предложил чокнуться.

— Поздравляю, коллега, — с улыбкой произнес профессор.

Впрочем, Михаила его улыбка обмануть не могла. Несмотря на то что они оба были достаточно сильными экстрасенсами и умели закрываться друг от друга, оба все же находили лазейки. Миша знал, что Саакян его не любит.

— Спасибо, Александр Георгиевич, — так же с улыбкой ответил Поречников, подставляя свой бокал с шампанским. — В том, что я по-прежнему среди вас и даже в новом качестве, есть и ваша заслуга.

— Благодарю. Только как мне теперь вас называть, коллега? Михаил Вячеславович?

Миша только заскрипел зубами, но виду не подал.

— Если вам удобно — пожалуйста.

Они еще раз чокнулись и сразу разошлись по углам.

Спустя какое-то время они готовы были разорвать друг друга на клочки, и сцена возле кофейного автомата в фойе на первом этаже была красноречивой иллюстрацией.

Причину обострения конфликта можно было бы назвать банальной. Как говорили французы, не пробегала ли тут какая-нибудь симпатяга женского пола? Стоит только задуматься об этом, как непременно выяснится, что она таки пробегала и даже оставила шлейф от вечернего платья и неуловимый аромат духов.

«Старая жопа Саакян» (как его за глаза называли некоторые молодые педагоги) любил приударить за студенточками, и Михаил знал об этом раньше, получая информацию как «из космоса», так и из вполне земных источников — в пересказах однокурсников и их знакомых. Ничего предосудительного Миша в этом не видел. Парень полагал, что если к своим пятидесяти годам он сам станет таким же седым и одиноким, но при этом останется умным, в меру титулованным и хорошо упакованным мужчиной, то ему тоже захочется как-то скрасить унылое существование. И он постарается, чтобы рядом с ним были не ровесницы и не игрушки из секс-шопа, а вкусные и жизнерадостные телочки.

Но Саакян перешел границу, причем сделал это в особо циничной форме. За это он должен быть либо изгнан из университета, либо убит на дуэли.

С первым были определенные проблемы — титулованного профессора долго упрашивали возглавить факультет, в будущем он вполне мог подняться и выше. Авторитет в научных кругах у него стабильный, отношение к нему коллег редко выходило за рамки рабочих разногласий, а ропот студентов, которых он валил через одного, добиваясь идеальных знаний, никто во внимание не принимал. Так что вряд ли кто-то поставит вопрос о его моральном облике из-за гуманитарной программы «минет в обмен на пятерку». Для начала — никто и не поверит.

Оставались надежды только на дуэль, и выйти с пистолетом против Александра Георгиевича Саакяна мог только Михаил Поречников. Нужен был лишь повод, чтобы бросить перчатку.

Виктор

Я ехал в никуда. Точнее, я не знал, куда бы мне поехать. Пожалуй, давненько я не был настолько свободен, чтобы мучиться подобным вопросом. Ехать домой? Нет. К друзьям? К каким? К сходящему с ума в одиночестве Сергею Косилову? А куда еще?!

Я застрял в пробке на проспекте Ленина. К реву клаксонов соседних машин и вонючей городской духоте добавлялась горечь от сказанного Иванычем. Конечно, я не Толстой. Я — Вавилов! Я пишу так, как этим салагам вовек не научиться, даже если они будут читать сотни разных книг и упражняться по десять часов в сутки. И я делаю этим чертям из супермаркета сногсшибательную репутацию!

Что ж такое-то, черт возьми?!

Мой автомобиль уперся в задницу грязного желтого «Икаруса», и я лишился возможности увидеть, насколько далеко тянется пробка. Метрах в десяти впереди был перекресток. Слева от меня стоял такой же нетерпеливый «двести пятый» «пежо», владелец которого даже пытался высунуть голову из окна, потому что ему обзор закрывал мусоровоз. Правая полоса неожиданно оказалась свободна.