Экстренное погружение

Вопреки мрачным прогнозам Дитковского, Бологов довольно легко перенес транспортировку на борт, главным образом благодаря умелому и заботливому участию Дитковского. Придя в сознание, Бологов стал жаловаться на страшные боли в сильно обожженной правой руке. Дитковский снял повязку. Кожи почти не осталось, рана представляла собой сплошной гнойник с красными пятнами.

У каждого врача свой способ лечить ожоги. Дитковский предпочитал накладывать на пораженную поверхность смазанную бальзамом алюминиевую фольгу, слегка закрепляя ее повязкой. После этого он сделал Бологову обезболивающий укол и дал снотворное. Бегло осмотрев других пациентов и сменив им повязки, Дитковский решил поспать.

Дроздов присоединился к мудрому решению. Он не спал две ночи: накануне не мог уснуть из-за дикой боли в руке. Когда он добрался до каюты, Тяжкороб уже спал.

В эту ночь снотворное ему не понадобилось.

50

Проснулся майор через три часа, чувствуя себя совершенно разбитым. Ему показалось, будто он проспал не больше пяти минут. Но сон как рукой сняло, когда раздался пронзительный свист, вонзавшийся в барабанные перепонки. Свист шел из аварийного репродуктора над койкой Тяжкороба. По сравнению с этим сигналом даже вопли преступника на дыбе показались бы детской считалкой.

Успевший вскочить Тяжкороб уже стремительно одевался. Дроздов даже не предполагал, что этот неторопливый, немногословный сибиряк мог оказаться таким расторопным.

– Что это? – спросил Дроздов, повысив голос, чтобы его расслышали.

– Пожар! – с мрачным видом проговорил Тяжкороб. – Да еще подо льдом, будь он неладен!

На ходу застегивая рубашку, он перепрыгнул через койку и с треском распахнул дверь.

Пронзительный свист внезапно стих, и наступившая тишина подействовала словно удар. Чуть погодя майор осознал, что корпус лодки перестал вибрировать. Значит, остановлен реактор. По спине у него пополз холодок.

Что произошло?.. Неужели пожар? Ему в свое время пришлось наблюдать через толстое свинцовое стекло контрольного люка атомного котла фантастическое свечение – почти неземное смешение синего, зеленого и лилового цветов. Неужели этот ужасный свет вырвался из-под контроля?

Из-за поврежденной руки он одевался медленно. Если реактор вышел из строя, а превосходно обученный под руководством знающего командира экипаж не в силах взять обстановку под контроль, вряд ли будет прок от доктора Дроздова, который как безумный начнет носиться по кораблю с криком: «Горим!..»

Через три минуты после ухода Тяжкороба майор подошел к двери центрального и заглянул внутрь. Увидев и почувствовав бурый едкий дым, он услышал резкий голос, кажется, Грубозабойщикова:

– Закройте дверь!

Майор вошел внутрь и все понял. Он остановился прямо у двери и не сделал ни одного шага вперед. Только стоял и смотрел. Сделать это было нелегко. Глаза резало, словно в них попал молотый перец. Помещение наполнилось густым зловонным дымом, гораздо более плотным и удушливым, чем дым от московских пожаров. Видимость не превышала нескольких метров, но он заметил, что все члены экипажа находились на своих боевых постах. Одни хрипели, другие давились от кашля, третьи вполголоса костерили судьбу, но не было и следа паники.

– Сидели бы лучше в каюте, – сухо заметил Грубозабойщиков.

– Где горит?

– В машинном, – спокойно, словно делясь впечатлением о погоде на веранде собственного дома, произнес командир. – Где именно, пока не известно. А это никуда не годится – дым опасен. Механик докладывает, что у них там даже собственную ладонь не видно.

– А реактор? – произнес Дроздов. – Цел?

Грубозабойщиков вытер глаза платком, что-то сказал матросу, надевавшему резиновый костюм и противогаз, и снова повернулся к майору.

– Цел, не бойтесь, – произнес он, казалось, даже улыбнувшись при этом. – Он в безопасности, защита сработала. Мы остановили реакцию вручную. Там не видно даже шкалы приборов и невозможно следить за положением стержней. Так что выхода не было, пришлось заглушить реактор.

Теперь хоть что-то выяснилось. Опасность взорваться или испариться от радиации им не грозила, их ожидала старая добрая смерть от удушья.

– И что же делать? – спросил Дроздов.

– Следовало бы немедленно всплыть. Но над нами лед в пять метров. Можно было бы вернуться к полынье, мы недалеко ушли, но машины стоят… Прошу прощения…

С этими словами Грубозабойщиков повернулся к полностью облачившемуся в защитный костюм матросу, державшему в руке небольшой приборчик с цифровой шкалой. Пройдя мимо штурманского столика и ледомера к тяжелой двери, открывающейся в коридор над реакторным отделением, по которому можно было проникнуть в машинное, и повернув задрайки, матрос с силой толкнул дверь, нырнул в образовавшуюся щель и тотчас закрыл за собой дверь.

Грубозабойщиков задраил ее, на ощупь прошел обратно к своему месту и отыскал микрофон.