Экватор

— Понимаете, миссис Джемисон… — начал было Луиш-Бернарду, но Дэвид прервал его.

— Прежде, чем вы продолжите, губернатор, у меня есть к вам предложение. Раз уж нам здесь предстоит находиться вместе пару лет, и поскольку из вежливости, взаимной симпатии и по роду службы мы будем часто видеться в подобной обстановке, — что вы скажете, если мы будем обращаться друг к другу просто по имени?

Энн улыбнулась, Луиш-Бернарду тоже. Вне сомнения, они вполне симпатичные и цивилизованные люди, подумал он, разве что чуть моложе его: ему 38, Дэвиду 34, а Энн — 30. Он понимал, что их общество для него — это по-настоящему редкое приобретение, глоток свежего воздуха в столь тяжелом климате Сан-Томе, настоящий душевный бальзам для человека, которому столько вечеров приходится ужинать в одиночестве, когда не с кем и словом перемолвиться — разве только с Себаштьяном. При том, что тот имеет привычку вести себя излишне дипломатично и заговаривает с хозяином, лишь отвечая на прямой, заданный ему вопрос. В остальное же время Себаштьян молчит, ведет себя тихо и почти незаметно, в особенности, когда чувствует, что Луиш-Бернарду не расположен к разговору.

— Отличная мысль, Дэвид! Пожалуй, это единственная форма обращения, не выглядящая смешной, теперь и в будущем. Предлагаю выпить за это!

Луиш-Бернарду поднял свой бокал с белым вином, и Энн с Дэвидом его тут же поддержали.

— Итак, возвращаясь к вопросу, Луис (она произносила его имя на свой манер, именно «Луис», с ударением на первый слог и без «Бернарду», что для нее, вероятно, было слишком сложным), — так что же на Сан-Томе является самым невыносимым?

Луиш-Бернарду сделал паузу, прежде чем ответить, как будто бы сам задумался над этим вопросом впервые.

— Самое невыносимое, Энн? Ну, климат, конечно же. Лихорадка, влажность, малярия, наконец. Потом… — Он сделал неопределенный широкий жест, как бы пытаясь охватить им весь остров — это одиночество, это вырождение, это ощущение, что время здесь остановилось, и что люди застыли в нем.

— Одиночество, о котором вы говорите, наверное, еще более тягостно, из-за того, что вы здесь один…

— Да, правда. Хотя я приехал сюда уже готовым к этому.

— Луиш, вы ведь не женаты? — вступил в разговор Дэвид. — Нет? И никогда не были?

— Никогда не был…

Между ними воцарилась тишина, естественным образом продиктованная обстоятельствами: даже при самой недружелюбной внешней обстановке, казалось бы, сближающей людей, близость все равно не может наступить за один вечер.

На правах хозяина, Луиш-Бернарду нарушил молчание, предложив завершить ужин и переместиться на террасу, его террасу — чтобы выпить бренди и немного освежиться под легким вечерним бризом.

— Я не хочу быть неправильно понятым и менее всего намерен испортить вам первые впечатления от Сан-Томе. Вы сами увидите, отнюдь не все здесь так уж невыносимо. Острова прекрасны, пляжи превосходны, а сельва — это вообще особый, необыкновенный мир. Не хватает здесь, конечно, того, что мы в Европе и вообще в цивилизованных странах называем «светом». Но зато здесь в полной мере наличествует свет первозданный, примитивный, во всей своей природной чистоте.

Той ночью, прежде чем заснуть в своей новой постели, новом доме, на чужой и незнакомой земле, Энн, повернувшись на бок к Дэвиду, спросила:

— Что ты о нем думаешь?

— Что было бы неприятно иметь такого врага.

— Думаешь, это может быть опасно?

— Из бумаг, которые я получил, следует, что да. Он похож на рыцаря, которому дали невыполнимое задание, и защищает он идею, у которой нет защитников. Ума не приложу, что привело его сюда и заставило согласиться на эту работу.

— Может, то же, что и нас? — спросила она, задевая за больное, и Дэвид замолчал, не зная, что ей ответить. Осознав всю тяжесть сказанного ею, Энн лишь молча прижалась к нему, и так, больше не произнеся ни слова, они и заснули в эту свою самую первую ночь на экваторе.