Экватор. Черный цвет & Белый цвет

- Я хочу остаться, - попытался я возразить.

- Нет, ты не должен видеть, как я разговариваю с Водуном, это мое табу.

- А этим, значит, можно, - я кивнул на подростков с барабанами.

- Завтра они ничего не вспомнят. Это их работа.

Я еще раз посмотрел на юношей. Они явно находились в состоянии транса, но, не замечая друг друга, тем не менее ухитрялись держать один ритм.

- Чего смотришь, ступай скорее отсюда, - выталкивал меня в спину этот странный дед. Санитара выталкивать не было необходимости – он вышел из дома по первой же просьбе хозяина.

- А когда...? - хотел задать я вопрос лекарю.

- Когда приезжать? - выдохнул Гриссо. - Через три дня. И не надо брать с собой никого. Если что, справишься сам.

Но справляться самому не пришлось. Через три дня Гриша Волков уже встречал меня возле входа в хижину Гриссо. Он был худ и слаб, но он ходил, разговаривал и на полную катушку радовался жизни. Он то и дело обнимал старика, приговаривая “Ах, ты вредный докторишка!” по-русски. Старику это не нравилось, он сердился и ругался на своем непонятном языке.

- У меня для вас есть деньги, - сказал я ему почти с порога.

- Положи здесь. - старик указал на все ту же неизменную скамеечку, что стояла у него во дворе. - Деньги не берут из рук в руки.

- У нас берут, - говорю ему.

- Поэтому вы их так быстро теряете.

- А у вас, черных, их вообще не бывает, - огрызнулся я. - Поэтому вы их постоянно выпрашиваете.

- Значит, нам нечего терять. - сказал Гриссо и подмигнул своему белому пациенту. - Правда, Грег?

*****

С Гришей что-то случилось. Он изменился, причем, не внешне, а как-то неуловимо внутренне. Та же одежда, тот же взгляд. Но вот какое-то несвойственное ему движение головой, словно внутри себя он слышит ритм тамтамов, под грохот которых старик лечил его от лихорадки. И эти вялые африканские жесты руками. А, может быть, и запах. Мне показалось, что от Гриши пахнет немытым африканским телом. Так же, как и от старого знахаря.

Я сполна расплатился со стариком. Волков говорил мне потом, что он мой должник и что отдаст мне долг сполна. Он еще не знал, что пока его лечил Гриссо, либерийский суд признал его частично виновным в том, что произошло на борту его судна, мол, не обеспечил охрану. Исполнители еще раз арестовали “Мезень”, якобы в пользу выплат семьям пострадавшим. Но я-то знал, что никто ничего платить не будет. В историю с пароходом я не вмешивался. Все же министр внутренних дел бывал у Чарли-боя куда чаще, чем я.

Волков вернулся в Монровию и затеял судебный процесс с правительством Либерии. Он апеллировал к местному суду, к международным организациям, вплоть до Объединенных Наций. ООН подтверждала его право на судно и заявляла решительный протест властям, но те не обращали внимание. Либерийская фемида была непреклонна. А между тем старший сын министра внутренних дел начал потихоньку ремонтировать пароходик. Вернул на борт генератор, который забрал его папаша, и запустил на “Мезень” целую бригаду судоремонтников. Он хотел сделать из парохода что-то вроде плавучего борделя. И, кстати, для этой цели предполагалось выписать сюда даже девушек из Европы. Восточной, конечно. От Гриши эти планы никто не утаивал. И чем активнее Волков боролся за свой пароход, тем более непробиваемой казалась стена местного закона. Или же беззакония.

В конце концов, в борьбе с ветряными мельницами он потерял почти все, что имел. Его выставили из гостиницы, забрав в качестве оплаты за долг все его вещи, кроме трусов с носками да вороха документов, в которых сухим юридическим языком была изложена вся история его борьбы. Он перебрался в мусульманский район Монровии, где отрабатывал ночлег у местного портного. Оказывается, Волков умел еще и строчить что-то на швейной машинке. Это его спасло от голодной смерти.