Экватор. Черный цвет & Белый цвет

“Держи, Долорес,” - сунул я ей деньги. Потом подумал. Взял еще один брикет долларов в левую руку и протянул пилоту.

Девушка поднялась и посмотрела на пачку в своей руке. Я тоже встал. Долорес аккуратно положила доллары в мою раскрытую правую ладонь. Потом, стоя на месте, повернулась вполоборота и, распрямив свое тело, как мощную пружину, залепила мне звонкую пощечину. Я даже оглох на мгновение от боли и от удивления. А еще больше я удивился, когда Ричард Крукоу, грустно улыбаясь, отодвинул в сторону мою левую руку, в которой лежала пачка долларов, предназначенная ему. Я страшно разозлился. Я не понимал, почему они отказываются от моей щедрости. Ну, и хрен с вами! Плюнув в сердцах на грунтовку, - будь она неладна, - я повернулся к ним спиной и двинулся в сторону “субурбана”. Доллары засунул в брюки. Пачки денег не влезли в тесноватые карманы и предательски торчали в разные стороны. Краем глаза я заметил, как тело в красном платье погрузили в багажное отделение такого же, как мой, огромного джипа и захлопнули заднюю дверь.

Я подумал, что Долорес обиделась из-за секса. Ей показалось, что я расплачиваюсь за любовь. Хотя я хотел отблагодарить ее за жизнь, которую она мне спасла. Ну, что ж, я был неправильно понят, такое бывает. Но для меня было полнейшим сюрпризом, что деньги не взял Крукоу. Почему? Я думал над этим всю дорогу, пока меня везли в нормальный международный аэропорт с бетонной взлетной полосой, паспортным контролем и прохладными магазинами системы “duty-free”, в которых улыбающиеся продавщицы мягко и уважительно берут из рук карточку Виза.

До аэропорта было часов восемь езды. По дороге мы сделали остановку. Дорога упиралась в реку, через которую туда-сюда ходил медленный паром. Хочешь-не-хочешь, а остановиться пришлось. Перед нами была небольшая очередь. Всего две машины, два грузовых “доджа”. Тот, который стоял первым, еще походил на автомобиль. Второй грузовик был почти дотла изъеден ржавчиной. Сквозь рваные дыры на теле железного трудяги виднелись черные, залитые смазкой внутренности. Этот “додж” напоминал заядлого курильщика-шахтера с черными от табака и угольной пыли легкими. Врачи ему советуют лечь в госпиталь. Но тот упорно продолжает спускаться в шахту, потому что надо вкалывать, кормить семью и тянуть свою шахтерскую лямку. Грузовик тоже тянул свою лямку, работая на семью индейца, сидевшего за рулем.

Паром подтянулся к нашему берегу. Он представлял собой обрезанный наполовину поплавок понтона, к которому несколько несуразно, как-то сбоку, был приварен трактор. Без колес и кабины, но с сидением и рычагами. Мотор трактора приводил в движение не колеса, за неимением таковых, а лебедку, на которую наматывался протянутый с берега на берег трос. По этому тросу, как по рельсам, и ходил туда-сюда железный понтон. Как только паром загружался, в седло трактора усаживался паромщик. Известив пассажиров протяжным криком об отправлении, он с треском заводил свой агрегат.

На поплавок заехал первый “додж”. Он занял почти все свободное место. Но второй грузовик тоже попытался пристроиться. Водитель заехал на понтон передними колесами. Один конец поплавка ушел в воду и тут же вынырнул. Понтонщик закричал на водителя ржавого “доджа”. Тот сдал назад, выскочил из машины, хлопнул, что было силы, дверью и плюнул на дорогу. Это был невысокий, голый по пояс индеец. В кузове у него было человек семь пассажиров, все больше средних лет мужчины, с коричневой кожей и каменными морщинистыми лицами. Один из них встал, вылез из кузова и подошел к водителю. Они заговорили, и водитель стал раздраженно размахивать руками, периодически показывая в сторону уходящего парома. Пассажир покачал головой и, улыбнувшись, произнес короткое слово, которое я не разобрал. Но даже если бы и разобрал, все равно бы не понял. Эти места были настолько дремучие, что далеко не все индейцы здесь знали испанский. А уж тем более английский.

Это слово успокоило молодого индейца, он перестал размахивать руками и улыбнулся. Я спросил свой эскорт, можно ли мне подышать воздухом. Смуглый брюнет, слева от меня, снял темные очки и вопросительно посмотрел на своего начальника на переднем сидении. Бритый затылок передо мной утвердительно качнулся. Можно, пожалуй. Я вышел и постарался незаметно решить две волновавшие меня проблемы. Отклеить липкую мошонку от ноги. И засунуть поглубже деньги. Обе проблемы я решил одним махом. Вернее, одним приседанием разминающего затекшие ноги пассажира. Это мне легко удалось. При движении вниз в моих джинсах появился простор для моих гениталий. При движении вверх мои руки все же запихали доллары прочь от чужих глаз. Правда, оба кармана по-жлобски вздулись. Ну и что, пусть ломают голову, что я в них держу. Но мои ухищрения не остались незамеченными. По крайней мере, для одного человека.