Экватор. Черный цвет & Белый цвет

Тогда я вернулся назад. Коридор ничуть не изменился. Но зато я услышал тихий звук. Это был ритмичный писк какого-то знакомого электроприбора, правда, я не мог сразу вспомнить, какого. Такое вот «бип-бип-бип», похожее на сигнал первого советского спутника. Я пошел по коридору, ориентируясь на этот звук и вскоре заметил, что одна из полированных дверей приоткрыта. Именно оттуда и подавал мне сигналы невидимый прибор. Я слегка толкнул дверь и вошел внутрь.

Когда я оказался в номере, я оглянулся вокруг и заметил, что это не номер, а большая больничная палата с белыми стенами. Посреди палаты стояла высокая кровать, опутанная невероятным количеством проводов и трубок. Все они с одной стороны были подключены к человеку, лежавшему на кровати. Его я не мог рассмотреть сразу. Трубки вели к разным приборам жизнеобеспечения. Назначения я их не знал, но для чего они, догадаться было нетрудно. Вот пластиковая капельница с физраствором. Вот аппарат искусственного дыхания с гофрированным, как гармошка, поршнем, который ходит то вниз, то вверх. Вот осциллограф, на экране которого острыми взлетами и падениями бьется линия жизни. Он ритмично пищал, фиксируя пульс человека на кровати. Этот больничный звук я и услышал в коридоре. Рядом с осциллографом сидела пожилая полная женщина в белом халате и высокой шапочке. Позевывая, она листала разноцветный журнал. «Медсестра,» — наконец, догадался я.

Я подошел совсем близко к кровати и взглянул на лицо человека. Это была женщина. Но сразу я не мог рассмотреть черты ее лица. Они, сначала расплывчатые, словно формировались под моим взглядом. И чем дольше я на него смотрел, тем четче они становились. Наконец, я смог узнать женщину. Это была моя мать. Она лежала с закрытыми глазами, а тонкая больничная простыня на ее груди поднималась и опускалась, чуть с запозданием, в такт движения резинового поршня. «Ма,» — позвал я ее тихо. Она не отвечала. Да и не могла ответить. Ее мозг был давно уже отключен, и не было надежды, что он когда-либо снова заработает. Я вгляделся в ее слегка оплывшее лицо и заметил, что трубка аппарата искусственной вентиляции легких вставлена очень неудобно, как-то криво, так, что рот был слегка перекошен. Человеку, находящемуся в полном здравии и сознании, это причиняло бы боль, но мать была в коме. Она ничего не чувствовала. И все же я решил поправить конец трубки. Я попытался вставить ее поудобнее. Ничего не получилось. Моя рука прошла сквозь прибор так, словно он был из воздуха. А, может быть, из воздуха был я сам. Тогда я подошел к медсестре и заглянул через плечо. Она решала кроссворд, застряв на слове номер пятнадцать, охарактеризованным, как «ближайший советник монарха на Ближнем Востоке» из шести букв. Я попытался растормошить ее за плечо, чтобы попросить поправить трубку, но моя рука, точно так же, как и за минуту до этого, прошла сквозь ее тело, словно сквозь облако. «Поправь ей трубку, я же, дрянь, плачу тебе за это!» — крикнул я ей что было сил, но женщина продолжала позевывать и размышлять, так не обнаружив у себя в памяти слово «визирь». Я выскочил из больничной палаты в коридор сквозь раскрытую дверь.

Но это был вовсе не тот коридор, по которому я бродил в поисках своего номера. Вместо ряда светлокоричневых дверей и картин в стиле «африканский модерн», которыми были увешаны стены отеля, я увидел холодный голубоватый пластик, так и сиявший стерильной чистотой. Давным-давно мне случалось заходить сюда. Это была та самая больница в моем родном городе, в которую я несколько лет назад определил свою мать. Вдоль стен выстроились двумя рядами белые двери с матовыми стеклами. Под потолком горела длинная, почти бесконечная, нить ламп дневного света, уходившая вдаль, за конторку дежурной сестры. Там, за невысокой перегородкой, насколько я мог заметить, никого не было. Мне как-то моментально стало ясно, что наступила глубокая ночь, и сестра вполне могла задремать. Или отлучиться ненадолго. Я пошел по коридору по направлению к посту ночной дежурной. Двери больничных были закрыты. Кроме той, из которой я только что вышел. Я оглянулся на нее, потом снова посмотрел вперед. Кажется, еще одна дверь скрипнула. Совсем возле конторки ночной сестры. Меня взяло любопытство. А что, если там, внутри, я увижу нечто важное для себя? И, может быть, тот, кто находится внутри этой приоткрытой палаты услышит меня и передаст сиделке, чтобы та поправила поудобнее трубку аппарата искусственного дыхания, к которому была подключена мать? Попробую, решил я, и заглянул за дверь.