Экзамен

– Уже половина второго, – сказал он. – Чем раньше выйдем, тем лучше.

Ну что ж, пойдем в концерт, хуже просто ждать, курить, ходить из угла в угол. Проходя мимо зеркала, Хуан увидел свое мокрое, все в поту, лицо. За окном мальчишка повторял: «Вот увидишь, увидишь, увидишь, увидишь, вот!»

Клара доедала десерт, Бебе вырезал из «Лайфа» женскую фигурку; сыр на тарелке у Хуана распластался желтой резиной.

– Сливок двойную порцию, – сказал он Бебе. – Экзаменующимся очень полезно.

– Возьми те, что из холодильника, – сказал сеньор Фунес.

– Ты доволен холодильником? – рассеянно спросила Клара, не отрываясь от еды.

– О, замечательный. Девять кубических футов, чудесный.

– Такой огромный, – сказал Бебе. – Так и хочется залезть в него.

Хуан слушал, думая о своем. Принесли желе, и он поел еще немного, однако слова репортера не давали ему покоя, что-то насчет грибов. Бедный репортер.

– Шестифутовые никуда не годятся, – говорил отец сыну.

– Очень маленькие, – сказал Бебе. – Кладешь кочан капусты, одну морковку и все – больше ничего не влазит.

– А кроме того, в этом сухой лед. Клара ела желе, прикрыв глаза и подперев голову рукою.

– А бывают еще четырехфутовые на керосине. Кошмарные.

– Какая пакость. Только не говори, что при помощи керосина можно делать холод.

Хуан взглянул и поднялся, чтобы отсесть подальше, на софу, бывшую излюбленным местом его тещи. И принялся грустно писать, забыв и об Абеле, и об экзамене. И когда Клара села рядом, протянул ей бумагу. Клара увидела, что стихи написаны на конверте от письма, разъятого по швам и принявшего форму креста. А в углу дурацкий рисунок – холодильник, нарисованный рукою Хуана.

– Восшествие на трон, – прочитала Клара вслух.

Вот она, ее принесли, поглядите: о,

белоснежный сахар, о,

дарохранительница!

Денек был славный, и мама пошла за цветами,

а сестры вздыхали, сраженные.

Все – в ожидании, в предчувствии радости,

и вот -

Аллилуйя!

Размягшие сердца, сплошь стеклянная башня,

мозаика, инкрустация!

(Отец хранит молчание, поддерживает тишину

скрещенными рукачи: он

созерцает.

И мы были там. Мы отважились,

еле-еле – )

Вот она, ее принесли, белоснежную

дарохранительницу.

И пока она с нами – мы живы.

Мы живы, покуда ей это по нраву.

Осанна, Вестингхауз, осанна, осанна.

– Ты сумасшедший, – сказал Бебе.

– Под конец ничего не понятно, как всегда, – сказал сеньор Фунес. – Мясо есть больше не будете? – Он позвал Ирму, чтобы она принесла приборы, вытертые как следует, но Ирма сказала, что это воздух такой влажный, она принимала близко к сердцу все замечания. Она поблагодарила Бебе, который удачно заступился за нее, и тщательно вытерла мелкую тарелку, чтобы сеньор Фунес положил себе еще мяса.

– Жестокие стихи, – шепнула Клара, прислонясь к Хуану. – Все, что ты пишешь в последнее время, кажется мне жестоким.

– Совершенно верно. А причина – злость.

– Бедные мы, бедные, – сказала Клара словно сквозь сон. – Нам еще столько идти, а мы уже так устали.

– Сколько идти и как устали – не одно и то же. Если бы можно было разделить эти понятия.

И очень тихо (что выводило из себя сеньора Фунеса) продолжал:

– Мне нужна поэзия обличения, понимаешь? Не социально-подобная чушь, не заочный курс по изучению действительности. Меня не волнуют факты, я обличаю то, что им предшествует, а именно: то, что есть ты, я и все вокруг. Как ты думаешь, может получиться поэзия из такого разрушенного, внушающего такое бешенство материала?

– Послушай сводку новостей, в антракте я позвоню тебе из театра.

– Хорошо, папа.

– Не знаю, – сказала Клара. – Так необычно, что поэзия не дитя света.

– Но такое может быть, дорогая, – прошептал Хуан. – Поэзия сама отыскивает свою истинную родину. Сама знает, где песнь невозможна, и сама развязывает битву за то, чтобы сбросить путы.

– Будь внимателен к любой мелочи. Нет ничего хуже паники.

– Разумеется, старик.

– Не знаю, – потерянно прошептал Хуан. – Я готов был бы плакать всю ночь напролет, лишь бы, проснувшись, найти истину. Я шатаюсь по дому, я

сплю у дороги.

– Я – крупинка истины, – сказала Клара. – Как глупо звучит – истина, – тебе не кажется? Дешевые радиопьесы прикончили нежность.

– Мои ключи!

– Ирма, ключи – сеньору!

– Шагом марш, – прошептал Хуан, поднимаясь. – Пошли, старуха. Ты как?

– Ужасно. Я хорошо пройду испытания, по-моему, я буду вся светиться.

– Гегель – друг Коперника?

– Смейся, смейся надо мной.