Экзамен

Под утро я словно парила над городом – и молилась Ксении Блаженной, к часовне которой на Смоленском кладбище мы накануне сходили с Мариной, профессору Фроянову, имевшему особый взгляд на историю Древней Руси, какому-то неведомому божеству или силе, которая, казалось, дремала среди серых стен, дворов-колодцев, набережных, широких линий и узких проспектов и могла повлиять на мою личную историю.

Оставить здесь или гнать восвояси.

В таком экстатическом состоянии и отправилась я на экзамен, предварительно утрамбовав по укромным уголкам маленькие книжечки шпаргалок – формат собственного изобретения, образец упражнений в каллиграфии. Не то чтобы я собиралась ими пользоваться, но все же написала по развернутым конспектам краткую структуру каждого ответа – для спокойствия.

Сдавали на геологическом факультете, на Десятой линии.

У входа на геофак уже кто-то самозабвенно плакал. Значит, первая партия вышла.

Я ждала Марину, но та опаздывала.

На широкой лестнице роилась толпа – вторая партия. Я пристроилась в хвост, рассчитывая, что очередь дойдет не скоро, еще подышу перед смертью…

Но смерть не заставила себя ждать.

Двери в аудиторию раскрылись, и стало ясно, что она больше нашей 601-й – всем места хватит.

Я занесла руку над билетами.

Кто не помнит этот миг испытания судьбы?

Господи, помоги…

Помог.

Билет достался с издевкой, похожий на пирожок, всю начинку которого бухнули в один край: реформы Петра Первого и подвиг тружеников тыла в годы Великой Отечественной войны.

Села за парту. Оценила обстановку.

Отвечать выходили в другую аудиторию. Тех, кто засиживался над ответами, подгоняли ходившие по рядам преподаватели. Абитура из первой партии почти вся уже ответила. Значит, скоро будут вытаскивать нас.

Петровская эпоха ожила и зашевелилась в голове. Даты, тезисы, аргументы – лист за листом.

– Можно у вас еще бумаги попросить?

Четыре листа, на тружеников тыла останется.

Сидящий впереди парень и до этого беспокойно елозил, теперь оглянулся.

– Эй, отличница… Помоги. Про Столыпина что-нибудь знаешь?

– Отстань.

– Пожалуйста!

– Не мешай.

– Буду мешать.

«Шпора» со столыпинскими реформами лежала первой в левой туфле или четвертой в бюстгальтере на правой груди. Улучив минутку, когда «надсмотрщик» прошел мимо и оказался у меня за спиной, я наклонилась почесать ногу и извлекла малюсенький, сложенный вдвое листочек – не то.

– Дай, дай шпору, – молил и вертелся мой беспокойный сосед.

– Отберут и выгонят.

– А так выгонят за то, что не знаю. Не боись – не заложу!

Я погладила грудь, лихорадочно загибая листочки – первая, вторая, третья.

Есть!

Когда сотрудник приемной комиссии снова оказался к нам спиной, сунула шпаргалку соседу. Тот успокоился и застрочил.

– Ну-ка, ну-ка, что это у вас такое? – заинтересовался преподаватель, курсировавший по соседнему ряду.

– Это не мои! – громогласно заявил парень, когда его заставили встать и отобрали шпаргалку.

– А чьи?

– Ее!

– У меня вообще другой билет, – лепетала я, когда нас обоих вели из аудитории. – Я сама все написала.

– Ну, вот и нечего сидеть, идите сдавать, – оборвал меня препод, кивнул на дверь с надписью «Тихо. Идет экзамен!» и увел парня за собой.

Экзаменаторами оказались средних лет мужчина и неопределенного возраста дама, раздраженно водившая карандашом по ведомости.

– Начинайте! – не глядя на меня, буркнула она.

И тут я отчетливо представила длинную красивую фразу из Фроянова, вернее, из Марининых конспектов – как раз про Петровские реформы. Она встала перед глазами со всеми запятыми, я помнила ее от первого до последнего слова. Это было отличное вступление для моего ответа на экзамене.

Я с чувством произнесла ее в первозданном виде и уже готова была проследовать в глубь Петровской эпохи со всеми полагающимися экзамену остановками. Но дама перестала вертеть в руках карандаш, подняла голову и уставилась на меня.

– Вы сами-то поняли, что сказали? – спросила она.

Я оторопела.

За шесть месяцев ежедневной, а часто и еженощной подготовки к экзамену по истории я много раз представляла и прокручивала его в воображении, ожидала каких угодно сложных, заковыристых, каверзных вопросов, но только не этого.

Изумление было настолько обескураживающим, тотальным, что я, забыв о субординации, ответила:

– Я – поняла. Вам объяснить?

И действительно была готова объяснить каждый пассаж в тираде – не зря же учила.

Уже витиеватый тезис Фроянова, то ли перевранный Мариной, то ли и правда столь сложный для восприятия давно вылетел у меня из головы, а эту фразу помню, будто произнесла только что.

Экзаменаторша отреагировала бурно:

– Ну и что хорошего сделал ваш Петр?! Сифилис в Россию завез? Воровство не смог пресечь? Вон, Меншиков столько при нем нахапал, что до сих пор по линиям пешком ходим, а могли бы плавать! Как в Венеции. На гондолах! Тоже мне: «Осталась у меня одна рука, вороватая, да верная»…