Экзамен для мужа

Монахини, стоящие на часах возле двери, где спят мужчины? Граф изумленно посмотрел на отца Бассета, который, многозначительно взглянув на него, пробормотал:

— Пусть они лучше говорят, чем безмолвствуют. Неужели они каким-то образом смогли услышать их разговор? Перил сжал кулаки.

На следующее утро аббатиса снова прислала к ним сестру Арчибальд. «Наверное, она решила, что старая монахиня не сможет соблазнить изголодавшихся воинов и похотливых священников», — мрачно подумал Перил.

В середине монастырского двора царило оживление, и граф замедлил шаг, рассматривая стайку взволнованно щебетавших девушек. Многие были в цветных одеждах мягких расцветок, длинные волосы блестели на солнце, щеки разрумянились от свежего утреннего ветерка. Когда Перил, наблюдая за ними, начал размышлять, какая из этих девушек будет его женой, внутри у него вдруг что-то странно дрогнуло от волнения.

Он нахмурился и с досадой повел плечами.

Самые дерзкие из юных послушниц, бросавшие на Перила любопытные взгляды, заметили перемену в выражении его лица. Интерес сразу сменился тревогой, щебетание стихло до шепота, и они начали незаметно перемещаться в дальний конец двора. Посмотрев на сестру Арчибальд, граф по ее виду понял, что ни реакция девушек, ни его поведение не ускользнули от внимания старой монахини. Он скрипнул зубами и последовал за ней в главный зал.

Аббатиса встретила их у двери.

— Я послала за вами, чтобы попросить об одолжении, ваше сиятельство. — Она улыбалась, а Перил уже по опыту знал, что ничего хорошего ее улыбка ему не сулит.

— Я в полном вашем распоряжении и готов оказать вам любую услугу, — ответил граф, поклонившись. — Только скажите какую.

— Надеюсь, вы не станете возражать, сэр? У наших девушек так мало возможностей для практики.

Аббатиса прошествовала во внутренний дворик, и он вынужден был вернуться к юным послушницам, которых только что напугал. Они вместе с женщинами постарше и несколькими строгого вида монахинями в черном собрались вокруг стола, где стоял таз, лежало белье и еще какие-то вещи. Возле стола, прямо в центре этой толпы нетронутых женщин, граф увидел пустое кресло, и его пронизала дрожь.

— Мы поставили себе задачу подготовить наших послушниц к обычным женским обязанностям, включая уход за мужем и другими мужчинами семьи. А поскольку вы путешествуете без оруженосца… — аббатиса оглядела его заросшее щетиной лицо и растрепанные волосы, — мы обеспечим вам этот уход, а заодно и попрактикуемся.

— Бритье? Они собираются меня брить?

Его первой реакцией было смущение от того, каким неопрятным и всклокоченным увидели его девушки. Вторая реакция — теперь уже самодовольство — возникла, когда он, сбросив тунику и поигрывая огромными бицепсами, стоял с обнаженной грудью перед тремя десятками любопытных и тайно алчных взглядов. Потом он увидел ряд блестящих глаз, розовых губ, почувствовал мягкий лавандово-мускусный запах, и каждую частицу его существа пронзило возбуждение, от которого у него перехватило горло.

Сопровождаемая непрерывными инструкциями, к графу приблизилась сначала одна, затем вторая из старших девушек. Опустив голову и покраснев от стыда, они взяли мыло и воду. После нескольких тщетных попыток одна сумела увлажнить и намылить ему лицо, а другая неуклюже выправила бритву и с опаской поднесла ее к щеке жертвы.

Графу потребовалось все его отточенное в битвах самообладание, чтобы игнорировать эти холодные мокрые пальцы, скользящие по его щекам, губам и шее. Но заметив, как дрожит рука, сжимавшая бритву, он вцепился в подлокотники кресла и заставил себя сидеть спокойно. В конце концов, это просто утреннее бритье. Что может быть в нем ужасного?

Он поднял глаза и увидел стоявшего неподалеку садовника, который сочувственно ему улыбнулся. Не сразу граф понял, отчего в этой улыбке была и доля ехидства: обветренное лицо старика покрывали тонкие шрамы, некоторые явно свежие, еще не успевшие зарубцеваться.

Элоиза поерзала на ужасно болевших коленях и снова закрыла глаза, принудив себя завершить очередную молитву. Правда, ни одна из них пока не возымела того действия, на какое она рассчитывала. Она по-прежнему находится в карцере, принимать пищу с остальными сестрами Ордена ей запрещено, нескончаемый список ее прегрешений отнюдь не сократился, и грядущая кара неотвратима.

Она могла бы подумать, что аббатиса забыла про нее, если бы не знала, что та никогда и ни о чем не забывает.

Самым страшным наказанием Элоиза считала праздность и одиночество, а если они еще и сочетаются, итог может быть трагическим. Но она все перенесет, чтобы научиться послушанию и благости страдания, даже если это ее убьет.

Легкий стук заставил Элоизу вскочить со скамеечки для молитвы и, несмотря на жуткую боль в коленях, похромать к двери. В комнату проскользнула молодая раскрасневшаяся монахиня; она быстро закрыла за собой дверь и обняла Элоизу.