Экзотическая корова

С третьей женой Грущенко повезло: ее характер сразу же попал в желаемую для Андрея Петровича колею жизни. Двигаясь этой колеей, они быстренько скопили три тысячи рублей. Но к этому времени барак, в котором чета проживала, снесли, и они переехали в новую квартиру. И хотя надобность в строительстве дома отпала, сколачивание капитальца продолжалось. Ибо сумма на сберкнижке уже символизировала для Андрея Петровича состояние любви. Больше денег — крепче любовь.

А между тем деньги, вложенные в предыдущий брак, прозябали в движимом и недвижимом имуществе, подвергаемом воздействию времен’!. Пока не поздно, Андрей Петрович решил перекачать их на сберкнижку.

В исковом заявлении, назвав свою бывшую супругу ответчицей, он привел длинный список совместно нажитого: телевизор, ковер, набор нержавеющих вилок, ножей и ложек, подушки пуховые, кастрюли, ведра алюминиевые, одеяла ватное и шерстяное, термос с двумя колбами, насосы и опрыскиватель со шлангами и др.

В судебное заседание он, выказав незаурядную память, дополнил: сатина — 6 м, ситца красного — 5,5 м, ситца голубого — 6 м, шотландки — 2 м, декоративной ткани — 2,5 м, полотенца — 3.

Отсудил-таки часть движимого: ковер, ведро, насосы со шлангами. Ткани ни одного метра не вернул. Выдернуть подушку из-под головы ответчицы также не удалось.

Лишил ее сна вторым иском. На недвижимое и стройматериалы. К иску приложил смету на 15 листах («Взыскать половину из 25 рублей, мною затраченных на подготовку и составление сметы»). В смете подведена база под каждую копейку. Стоимость курятника, например, складывается из восьми пунктов, уборной — из девяти. И, конечно, райсуд с большой точностью определил долю истца и вынес решение: взыскать с ответчицы около тысячи рублей.

А как же вы думали — суд учитывает только денежные документы. А что, спрашивается, может представить суду ответчица? Смету своих нелегких домашних хлопот? Или квитанцию о том, что она заменила мать сыну истца? Но все это делалось по любви и по зову сердца. А это, извините, к делу не подошьешь. И где, скажите, взять такую шкалу, чтобы перевести моральные потери в материальные?

Такой шкалы не существует.

Потому-то на сберкнижке Андрея Петровича Грущенко скоро воссоединятся суммы, нажитые в процессе совместного ведения двух хозяйств с двумя супругами.

Юридически бессильные, мы можем только внести с профилактической целью проект неоновой рекламы:

«Граждане! Во избежание морального уродства храните в сберкассах только деньги! Любовь храните в сердце!»

Но воздействует ли этот призыв на Андрея Петровича Грущенко? Ведь если приложить ухо к его груди, услышишь только один звук — шелест сберегательной книжки…

Выше не сиганешь

Я медленно бреду по привокзальной площади, впитываю первые впечатления и вдруг слышу за спиной сигнал. Оборачиваюсь, ко мне подруливает автомобиль.

— Куда ехать? — левацким полушепотом спрашивает шофер.

— Заводская улица. А что?

— Три рубля, — шепчет шофер. — Руб за скорость, руб за риск, руб за одиночество.

— Какое одиночество?

— Которое вы не обнаружите в трамвае номер пятнадцать. Если обнаружите трамвай. Садитесь.

— С удовольствием бы, — говорю я, — но у меня принципы. Не перевариваю вашего брата-«левака» органически.

И я независимо следую к трамвайной остановке.

Вскоре я набредаю на остановку и в ожидании «пятнашки» пританцовываю от мороза. Со мной танцуют скопившиеся здесь граждане. Минут через двадцать хореография прекращается и начинается осада подножек. Еще через секунду подножки оказываются полностью укомплектованными. Я остаюсь «за бортом».

Одна надежда — такси. Но такси, оценивающе окидывая меня зеленым глазком, проносятся мимо. Наверное, им не по пути.

Мороз, как известно, имеет свойство крепчать. А человек тянется к теплу, к отзывчивости. Ну, а отзывчивость стоит три рубля. Так что выше своих отмороженных ушей не прыгнешь. «Левак» же тут как тут: издалека чует добычу. И я, наступив на горло собственным принципам, поощряю левацкую инициативу и вскоре оказываюсь в кабинете начальника отдела снабжения комбината химволокна Биркина. Мы с ним некоторым образом родственные души. У него аналогичный со мной пунктик: как и я, он люто ненавидит «леваков». Эта общность и привела меня к нему.

— Ну, какие новости, — спрашиваю я, — почтеннейший Николай Петрович, на поприще левачества?

— Жуткие дела, — говорит он, мрачнея. — «Леваки» наглеют с каждой секундой. Домой ползарплаты приношу. А что делать? Кирпич даром никто не даст. Дураков нет.

— Нет, — подтверждаю я. — Все умные.

— На один стоквартирный как-никак 800 тысяч кирпича пошло. Мы жилье за счет фонда соцкультбыта строим. По этому фонду материал не планируют. Ни гвоздя, ни жердочки.

— Эх, жизнь! — вздыхаю я. — За кирпич-то что хапнули?

— Спортивный костюм, И за перекрытия тоже. Директора кирпичного и железобетонного, туда их в дышло, хапнули.

— Спортом, значит, занимаются?

— Им. А железобетонный директор еще и супругу хотел по-спортивному одеть. И пришлось еще начальников площадок обоих заводов стимулировать.

— А их зачем? — интересуюсь я.