Экзотики

— Еще бы! — воскликнулъ д'Ульгатъ. — Да у нея и много слишкомъ обожателей… C'est une machine à répétition.

— Comme elles le sont toutes…

— Pas toutes! — снисходительно замѣтилъ д'Ульгатъ.

— Toutes! — настаивалъ журналистъ. — Вы хотите сказать, что знаете такую женщину или такихъ женщинъ, которыя способны привязаться, способны полюбить. Да, но въ первый разъ и на одинъ разъ — по неопытности. И чѣмъ больше женщина въ первый разъ любила, страдала, жертвовала собой, тѣмъ большимъ звѣремъ она на всю жизнь становится. Elle же venge de son premier homme sur toute l'espèce… И за шестимѣсячную обманутую любовь она всю свою жизнь обманываетъ нашего брата всѣхъ лѣтъ, всѣхъ типовъ и всѣхъ странъ… Enfin!.. Trêve de vérités de monsieur de la Palisse! Скажите лучше: вы давно знаете вашего «довѣрителя», вашего англійскаго баронета?

— Нѣтъ. Познакомился съ нимъ прошлой осенью въ домѣ баронессы Вертгеймъ.

— Молодой или старой?

— Молодой…

— Милая женщина. Милый ребенокъ. И ничего не видитъ, не знаетъ… Воображаетъ, что ея мужъ богачъ.

— Развѣ онъ не богатъ?

— У него ничего нѣтъ. Pas le sou!

— Однако, обстановка. Отель… Балы…

— Не его… Все чужое… Ныньче даютъ, завтра перестанутъ давать, и онъ — sur le pavé.

— Кто? Мать?

— Мать передаетъ.

— А даетъ-то кто же?

— Je ne suis pas une méchante langue. Поэтому вамъ этого не скажу. Впрочемъ, это не слухъ. Я знаю это навѣрное. Боже мой! Въ качествѣ журналистовъ — чего мы не знаемъ! Знакомы вы съ барономъ Герцлихомъ?

— Развѣ онъ? Неужели? Еслибы не вы это говорили…

— То вы бы не повѣрили… Напрасно…

Мойеръ обернулся къ дверямъ кафе и крикнулъ:

— Garèon! Дайте мнѣ третьяго-дня нумеръ газеты «Mappemonde»!

И онъ прибавилъ загадочно и лукаво:

— Vous allez le déguster… C'est exquis.

— Какъ? Въ газетахъ…

Мойеръ сдѣлалъ жестъ, говорившій: терпѣніе! Гарсонъ быстро приблизился и, вскрикнувъ:- Voici! Du mercredi, douze!.. — положилъ газету на столикъ и такъ же быстро отошелъ.

Мойеръ развернулъ газету и, указавъ «entrefilet» въ десять строкъ, подалъ ее собесѣднику.

Д'Ульгатъ съ крайнимъ любопытствомъ уткнулся носомъ и сталъ читать:

«На дняхъ въ одномъ большомъ парижскомъ „Cercle“ былъ поднятъ молодежью вопросъ: можно ли всякому богачу обожать чужого сына, хотя бы сына своей старой сожительницы отъ ея мужа, но настолько, чтобы давать ему сто тысячъ на прожитокъ, не будучи влюбленнымъ въ его молодую и красивую жену?. — Невозможно, отвѣчали многіе. — Можно! — Нельзя! — Можно!. Пари! — Идетъ! — А бароны Е. и V.,- заявилъ спорщикъ. И всѣ.ъ проиграли».

Прочитавъ замѣтку-шутку въ родѣ: «Nouvelle à la mam», д'Ульгатъ возликовалъ:

— Oh! Oh-la-la! Это не щипокъ. Это ножомъ по горлу. Но знаете… Я бы поставилъ: «И всѣ выиграли». Это было бы сильнѣе.

— Да. Но это было бы клеветой. И замѣтьте: нельзя къ иниціаламъ придраться. Имя стараго барона только произносится такъ, чрезъ Е, а пишется черезъ G. или Н. Имя молодого барона не пишется чрезъ V, а по-нѣмецки, чрезъ W. Но кто же ошибется?

— C'est clair et simple comme bonjour! — воскликнулъ д'Ульгатъ.

Въ эту минуту стеклянныя двери кафе со стороны Оперной площади растворились настежь. Трое молодыхъ людей двери придержали, ставъ часовыми по бокамъ, и со смѣхомъ пропустили даму… Всѣ наполнявшіе кафе обернулись на эту вновь явившуюся красивую, высокую и стройную блондинку, въ эффектномъ, нѣсколько утрированномъ туалетѣ. Она вошла свободно, развязно, во всей ея фигурѣ было то, что французы называютъ — désinvolture. Входя и минуя столики и стулья, она оглядывалась кругомъ на незнакомыя лица посѣтителей, какъ еслибы входила въ свою собственную гостиную, полную близкихъ знакомыхъ и друзей.

Завидя Мойера и д'Ульгата, она кивнула имъ головой, сѣла у свободнаго столика, рядомъ съ ними. Они встали и раскланялись съ веселыми лицами, потому что видимо оживились при ея появленіи. Оглядѣвъ ея трехъ кавалеровъ, они стали заглядывать въ ея глаза и двусмысленно улыбаться.

— Quand on parle du soleil… — началъ-было Мойеръ.

— On voit mademoiselle Diane, — подхватилъ д'Ульгатъ.

— Et la queue aussi, — быстро сказала, какъ бы бросила слово, эта красивая женщина, мотнувъ головой на своихъ кавалеровъ. Это былъ князь Черниговскій, японецъ виконтъ Фушигама и угрюмый мексиканецъ, едва понимавшій, но ни слова не говорившій по-французски. Это не мѣшало ему, однако, уже недѣлю проводить время отъ зари до зари съ «извѣстной» Діаной д'Альбре. И недѣля эта ему уже обошлась почти въ пятнадцать тысячъ франковъ.

Женщина эта, съ проницательнымъ, упорнымъ и даже назойливымъ взглядомъ большихъ карихъ глазъ, была какъ-то обыденно, дюжинно красива. Видѣвшему ее впервые показалось бы, что онъ ее уже видѣлъ не разъ. Она выдѣлилась бы своей внѣшностью и лицомъ въ другомъ мѣстѣ, но не въ Парижѣ, въ которомъ она была тоже — article de Paris.