Экзотики

Листъ оказался исписанъ на двухъ страницахъ мелкимъ почеркомъ и былъ слишкомъ характеренъ, чтобы сразу не догадаться, что это — оффиціальный документъ… Пробѣжавъ его, баронесса поняла, что это — нотаріальный актъ.

— Ради Бога, скажите… — сказала она. — Что это? Я ненавижу читать эти бумаги.

— Баронесса, это актъ, которымъ баронъ передаетъ вамъ въ собственность милліонъ… только не французскій, а русскій.

Баронесса вспыхнула и руки ея, державшія листъ, задрожали.

— Это — милліонъ рублей. Извольте мнѣ теперь дать визитную карточку, что свадебная корзинка въ цѣлости доставлена и получена.

— Сейчасъ! — глухо и упавшимъ голосомъ произнесла баронесса, и тотчасъ же прошла въ себѣ въ спальню, чтобы избавиться отъ свидѣтеля того чувства, которое ее охватило всю.

Чувство это всколыхнулось въ ней съ страшной силой и, казалось, схватило сердце и мозгъ въ тиски.

— Подачками!.. Всю жизнь… Теперь… Я… Сама!

Эти обрывки мыслей пробѣжали будто электрическимъ токомъ и опять вернулись, и опять будто обожгли и сердце, и мозгъ.

— Я… — выговорила баронесса вслухъ. — Я! — повторила она. — Да. Я… Я…

Ей казалось, что она стала другая или раздвоилась вдругъ… Одна изъ двухъ стала неизмѣримо больше, выше… И другая, прежняя, — искала, звала эту новую.

Кисъ-Кисъ, найдя Ферштендлиха въ гостиной, догадалась, что есть что-нибудь новое и интересное, и быстро прошла въ матери.

Въ двухъ словахъ баронесса объяснила дочери, въ чемъ дѣло. Кисъ-Кисъ всплеснула руками и воскликнула:

— Узнаю барона!.. Узнаю! Вотъ человѣкъ! Это мало — „что“ онъ дѣлаетъ. Мало. А „какъ“ онъ дѣлаетъ. Какъ?! Вотъ кого я бы обожала всѣми моими…

И дѣвочка запнулась, почуявъ, что въ вырвавшихся словахъ будто заключается упрекъ…

— Мама! Мама… И все сразу въ одинъ день… Для тебя это… вѣдь… второй.

— Что второй?..

— Второй милліонъ въ какой-нибудь часъ.

Баронесса улыбнулась радостно.

— Скажи, мама… Который изъ двухъ милліоновъ больше?

И Кисъ-Кисъ обняла мать и, ласкаясь къ ней или, вѣрнѣе, ластясь, какъ всегда бывало, шепнула ей на ухо:

— По правдѣ… второй вѣдь меньше… Безъ перваго второй бы и не нуженъ, ни къ чему. Онъ дорогъ послѣ перваго, большущаго милліона. Такъ вѣдь, мама? Это тоже — verständlich.

— Полно шутить… Чего ты не выдумаешь! — отозвалась баронесса, смущаясь…

— Мама! А Ферштендлихъ-то настоящій, живой, versteht nicht, почему онъ такъ долго ждетъ въ гостиной.

— Правда. Но надо написать. Такъ нельзя.

— Нѣтъ, мама. Надо ѣхать сію секунду и поцѣловать… Руку поцѣловать!.. А покуда, дай карточку. Я напишу на ней: „Мама будетъ сейчасъ у васъ“.

Кисъ-Кисъ вышла. Баронесса глубоко задумалась, но вдругъ черезъ нѣсколько мгновеній какъ-то встрепенулась и, схвативъ актъ, стала что-то искать глазами… Наконецъ, она нашла въ срединѣ первой страницы то, что хотѣла и прочла.

„…сданы на храненіе въ Государственный Банкъ на имя баронессы Юліи Герцлихъ, рожденной Шмидтъ, и могутъ быть получены лично ею или уполномоченнымъ отъ нея лицомъ“.

— Это баронесса Герцлихъ получила, а не баронесса Вертгеймъ… — шопотомъ произнесла она. — Стало быть, полнаго довѣрія нѣтъ. Почему? Неужели онъ можетъ догадываться и подозрѣвать? А все это проклятая дуэль надѣлала.

Кисъ-Кисъ вернулась бѣгомъ въ комнату и, будто читая мысли матери, спросила:

— Мама! А что если… Я шучу… Что если вдругъ… Ну, другая бы женщина… взяла бы да и вышла замужъ за кого-нибудь, за другого? Ну, хоть бы вотъ за графа, что-ли…

— Кисъ-Кисъ!.. Это пытка! — вскрикнула вдругъ баронесса. — Это нравственная пытка — твои разсужденія!

XVIII

Послѣ четырехъ дней отсутствія, графъ Загурскій снова появился въ Парижѣ и сталъ по неволѣ героемъ дня.

Трагическій исходъ дуэли былъ всѣми принятъ чуть не съ радостью.

Еще до поединка ходилъ слухъ, что оба противника стрѣляютъ равно превосходно, и потому надо ожидать двойной катастрофы…

Когда оказалось, что блестящій, всѣми любимый графъ (дамами — за красоту, а мужчинами — за любезность) цѣлъ и невредимъ, заплатилъ же жизнью сомнительный англичанинъ, онъ же и оскорбитель безъ серьезнаго повода, — всѣ нашли, что справедливость восторжествовала. Однако, были люди, которые задавали вопросъ, никому въ голову не пришедшій ни разу: зачѣмъ и почему скромный, всегда корректный въ отношеніяхъ, умный англичанинъ счелъ нужнымъ нелѣпо оскорбить хорошаго стрѣлка, qui а fait ses preuves, и ее счелъ возможнымъ извиниться, не пожелалъ уклониться отъ опаснаго поединка?

Загурскій не разыгрывалъ героя, напротивъ, онъ, какъ добрый малый, былъ подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ, подъ гнетомъ происшедшаго. На всѣ вопросы, обращенные къ нему о подробностяхъ поединка и смерти Френча, онъ отдѣлывался полуфразами и переводилъ разговоръ на другое.

Только графинѣ и затѣмъ баронессѣ сказалъ онъ прямо — что никогда не предполагалъ, чтобы ему пришлось въ жизни разыграть роль палача по неволѣ.