El mundo es un teatro

     Конечно, Тали – простая девушка, это видно по всему: по ее лицу, по стрижке, по манере держаться. С чего я взял, что она мне ровня? Но, убежденный в том, что она и есть обещанная родителями невеста, с которой мне, хочу я того или нет, придется связать свою судьбу ( может быть, это убеждение возникло из-за отсутствия поблизости других девушек, или из-за какого-нибудь невольного намека с ее стороны? ), я почти насильно заставил себя погрузиться взглядом в теплую, подрагивающую глубину ее испуганно раскрывшихся глаз и, словно невзначай, коснуться ее руки. Она не отпрянула; естественно, я сразу понравился ей; и, осмелев, я бережно стиснул ее тонкие пальцы и медленно повел, прогуливаясь, по пустеющей площади. Мы о чем-то разговаривали, или делали вид, что разговариваем, улыбаясь друг другу и жестикулируя, при громко звучащей музыке, заглушающей слова. Нет, слова были - для нас, а не для публики, но я не помню их. Не в них заключалось главное. Люди тактично исчезали с нашего пути, мы оказались практически одни на площади. ( Как неестественно, и как хорошо продумано!) Они еще появятся, когда придет время разрушить нашу ломкую идиллию непонимания и светящихся полутонов.

     Так же как и вчера, когда тот, другой я, бесплодно томившийся в своем искаженном мире, вдруг встретил голос. Совсем не похожий на друие голоса, бесцветные и чахлые, как выросшая в темноте трава. Этот голос был ярко-васильковый, хрупкий, как цветок, праздничный и светлый, как первая бабочка, сильный, как взломавший асфальт побег. За таким голосом можно было пойти на край света; закрыв глаза, броситься в пропасть... Лишь бы быть рядом с ним... Лишь бы слышать, как он поет. И хотя девушка-певица, которой он принадлежал, виделась моему герою такой же безликой тенью, как и все другие, он, не раздумывая, женился на ней, и был безумно, нечеловечески счастлив и любил бы ее всю жизнь, если однажды, настраивая соседскому мальчишке компьютер, не вставил бы в него диск с какой-то игрой... На экране пошли привычные искажения. Он, конечно, не обратил на них внимания, ведь ничего другого он в его состоянии и не мог увидеть. Но мальчик запротестовал: «Нет, вы неправильно делаете», - и, протянув руку, вынул диск и вставил его снова. И изображение на экране выправилось, а вместе с ним выправился и весь мир, для того, кто уже никогда не надеялся увидеть этот мир реальным.

     С той минуты его болезнь прошла. Он стал воспринимать вещи такими, как они есть. Он понял, что на свете много ярких, эффектных женщин, а его жена бледна и некрасива...

     А сейчас мы с Тали, взявшись за руки, гуляем по площади, которая медленно наполняется неизвестно откуда взявшимся дымом. Он обволакивает нас, застилает глаза, зыбкими, струящимися клубами, стелется под ноги. Мы идем, постоянно натыкаясь на какие-то предметы. В дыму не видно никого и ничего.

     А может быть, это вовсе не праздник? Кто-то перепутал декорации или это я забыл, в каком спектакле играю? Возможно, идет война и мы на баррикадах, между жизнью и смертью, на шаг от мучительной, раздирающей тело и душу агонии. Выстрелов не слышно, но пространство прошивают чьи-то полные ненависти и злобного удивления взгляды. Кто это и почему смотрит так зло? Неужели зрители?

     Во время премьеры «Заблудившегося голоса» зрители впервые не покидали зал. Они не кричали «Браво!», не прерывали реплики аплодисментами, просто сидели молча и смотрели. Мне захотелось вдруг отбросить банальную беседу и спросить Тали, что она чувствовала, когда на нее вот так молча смотрели зрители. Она не умела петь. В спектакле звучала фонограмма. Но она вся – от кончиков аристократически изящных пальцев до тускло фосфорицирующей пряди волос над неестественно бледным лицом – обратилась в голос. Ее хрупкое, невесомое тело стало телом звука. И мне казалось, что она еще долго будет звучать, как одинокий, печально замирающий аккорд, даже тогда, когда упадет занавес, погаснет свет и зал опустеет. Но спектакль закончился, смолкла музыка и колдовство развеялось, легко и непринужденно, как эфирное облачко.

     У меня странное ощущение, будто я с трудом вспоминаю свою роль. Но это абсолютно невозможно. Все мои роли я знаю назубок, они запрограммированы во мне на уровне подсознания, стали моей неотъемлимой частью, и даже если бы я очень старался, мне было бы трудно сбиться с раз и навсегда накатанной колеи. Сейчас я должен поцеловать Тали. Первый поцелуй – целомудренный и страстный. Вокруг никого не осталось, и даже дым слегка рассеялся. Я осторожно и в то же время уверенно обнимаю ее одной рукой, другую кладу ей на плечо. «Ее глаза сияют, как звезды» - это режиссерская ремарка. Глупо и пошло. Я видел, как сияют звезды, совсем не так. В глазах Тали страх и свет, плавно исчезающий свет меркнущего прожектора.

     Завтра в спектакле «Заблудившийся голос» я буду ненавидеть и презирать ее, а перед этим неистово, отчаянно любить.

     Играет тихая музыка. Это скрипка, ее голос так похож на человеческий, грустный и все понимающий. Я наклоняюсь, и губы Тали покорно раскрываются навстречу моим.