Элайзабел Крэй и Темное Братство

И с этими словами она кряхтя встала на ноги, завела руки назад и резким движением рванула за воротник рубашку, которая застегивалась сзади. Пуговицы с треском посыпались на пол. Ее спина обнажилась от лопаток до ягодиц. Это произошло столь внезапно, что Таниэль не успел отвести глаза, как следовало бы поступить воспитанному молодому человеку. И прежде чем он спохватился, взгляд его остановился на татуировке. Заметив этот темно-синий круг над копчиком девушки, он начисто позабыл о правилах приличия. Было что-то жуткое в этом клыкастом чудище, повернутом в три четверти оборота к зрителю. Изображение было омерзительным, как нельзя более отталкивающим, и тем не менее оно так и притягивало взор — эффект, свойственный магическим знакам, к числу которых данный рисунок, однако насколько Таниэль мог судить, не относился.

— Видал? — рявкнула Элайзабел. — Знак! Где ж это она таскается, паршивая девчонка? Почему я не могу доделать свою работу? Почему у меня голову точно обручем стянуло?!

В следующую минуту она без сил рухнула в кресло и зажмурила глаза.

— О-ох, голова моя, — донеслось до слуха Таниэля и Кэтлин ее едва внятное бормотание.

Гостья прижала ладони к вискам. Золотистые волосы заструились между ее скрюченными пальцами. Дыхание ее мало-помалу становились все медленнее и ровнее… И вот она вздрогнула, хватая ртом воздух, резко выпрямилась, откинула голову назад и открыла глаза. Теперь это снова была Элайзабел.

Перемена была разительной и мгновенной. Она больше не сутулилась, движения ее сделались более плавными и живыми, их больше не ограничивали боли в артритных суставах и неподатливость связок. К ней вернулась молодость. И когда она заговорила, голос ее зазвучал по-прежнему звонко, с привычными милыми интонациями, которые Таниэль за недолгое время их знакомства успел полюбить.

На лице девушки отразились сперва растерянность, затем испуг. Она обвела глазами комнату и обоих охотников, камин и коврик перед ним, поднялась на ноги… И тут только обнаружила то плачевное состояние, в каком пребывала ее одежда. Появиться перед малознакомыми людьми в ночной сорочке — это само по себе было ужасно, но позволить себе предстать перед ними с обнаженной до самых ягодиц спиной являлось неслыханным нарушением всех норм поведения, поступком до крайности неприличным и вызывающим. Ноги ее подкосились, и она снова опустилась в кресло, обхватив плечи ладонями.

— Я заснула, — произнесла она первое, что пришло ей в голову.

— Нет, — возразил Таниэль. — Ничего подобного.

Чердак, где обосновалась Кэтлин, прежде служил художественной мастерской матери Таниэля. Он был самым верхним помещением дома номер 273 по Крофтерс-Гейт и, в отличие от комнаты Таниэля, давал исчерпывающее представление о характере его нынешней хозяйки. В просторном зале отсутствовали стены и перегородки, он полностью просматривался отовсюду, и где бы ни находились хозяйка или ее гости, любой мог разглядеть каждый предмет обстановки, будь то миниатюрный столик или широкая кровать с четырьмя шаткими опорами для балдахина. Кровать стояла под одним из косых чердачных окошек, и в ясное время суток ее освещало солнце, которое беспрепятственно проникало во все углы сквозь многочисленные окна с северной и южной стороны и заливало своими яркими лучами жилище Кэтлин.

На чердаке безраздельно царил артистический беспорядок, что было вполне в духе его обитательницы. Ни один предмет убранства не соответствовал всем остальным ни цветом своим, ни формой, и все они валялись как попало или стояли в совершенно не предназначенных для них местах. Хвост чучела какой-то хищной птицы торчал из пасти чучела аллигатора, подвешенного к потолку и раскачивавшегося на сквозняке из стороны в сторону. Груды сложенных как попало книг высились возле книжных шкафов, поскольку у их владелицы не было желания и времени поставить их на полки, хотя большинство фолиантов были редкими и ценными изданиями, и стоимость почти любого из них равнялась месячной плате за наем большого особняка в центре Лондона. Темные, зловещего вида литые пентаграммы пылились на шкафах и полках, соседствуя с черными восковыми свечами, куклами и плюшевыми медвежатами. А над кроватью с расшатанных опор свешивался роскошный балдахин, траченный молью и порванный во многих местах, что свидетельствовало о его почтенном возрасте и о том, что когда-то он украшал собой более изысканную спальню.

— Вот здесь! — с торжеством воскликнула Кэтлин, извлекая из стопки растрепанную книгу в темно-коричневом кожаном переплете с вытесненным золотом названием на языке, который был Таниэлю незнаком.

Не вставая с корточек, она перебралась поближе к Таниэлю, сидевшему на скрипучем низком табурете, и поместила раскрытую книгу между ним и собой.

— Что это за язык такой? — спросил он, вглядываясь в непонятные значки, которыми были испещрены страницы.

— Санскрит, — рассеянно ответила Кэтлин, погрузившись в чтение. — Я помню, что видела нечто подобное где-то здесь…