Эланус

– Я в этот вечер была у Давида, мы были в гостевой комнате. Я так и не смогла лечь с ним в их супружескую постель. Сразу после десяти внизу позвонили. Я запаниковала, а Давид быстро оделся, побежал вниз и открыл дверь.

Йона ясно представил себе эту сцену. Разгневанный ректор, который допрашивал Лихтенбергера, хотя это дело его вообще не касалось.

– Шраттер требовал от Давида, чтобы тот принял решение, причем немедленно. Он видел его расстегнутую рубашку и сделал правильные выводы. Хотел тут же побежать наверх, чтобы доказать, что я здесь, но Давид не позволил ему. Он преградил ему дорогу. – Она сжала веки, как будто не хотела видеть картину произошедшего. – Я слышала, как рычал Шраттер: «Этот университет – это настоящий свинарник, но я приведу его в порядок!» Затем послышались грохот, лязг, в какой-то момент крик и громкий шум. – Уголки рта у Линды дрогнули, она была близка к тому, чтобы заплакать. – Следующее, что я услышала, был голос Давида. «Линда, оставайся наверху! – крикнул он. – И ни в коем случае не спускайся вниз, пожалуйста». Я сделала то, что он просил, но сквозь окно я видела, как Рогински на своей машине заехал в гараж. Они погрузили там тело Шраттера и поехали к Хельмрайхам. Те живут недалеко, и Мартин сказал, что у них есть этот огромный холодильник-прилавок в подвале. – Теперь у нее дрожали не только руки, но и все тело. – Я все-таки спустилась тогда вниз. Отмывала кровь. С помощью рулона бумажных полотенец. Бумагу я смыла в унитаз. Мне пришлось несколько часов успокаивать Давида – с ним невозможно было разговаривать. Я сказала ему, что вместе мы все выдержим, что никто ничего не узнает, что мы будем держаться все вместе. – Голос Линды становился тише. – И дальше все было вроде хорошо. На следующий день Андреа Гиллес тоже знала обо всем. Она сказала, что спокойно может сделать так, чтобы все думали, как будто ректор находится здесь. Она отвечала за него на электронные письма, просила подождать звонящих, давала справки от его имени. Ее жизнь он тоже превратил в ад, а тут она получила большой кусок пирога. Давид тоже успокоился. Ты видел его, перед тем, как он…

Она замолчала. Вытерла слезы.

– Прошло несколько дней и никто ни о чем не догадывался. Полиция была на нашей стороне: Аккерманн получал хорошее денежное вознаграждение, чтобы влиять на ситуацию в университете. Все было бы хорошо, но затем выяснилось, что кто-то видел то, что сделал Давид. Может быть, сосед, я не знаю. В всяком случае, мне кто-то подсунул записку, которую мне не следовало показывать Давиду.

Она закрыла лицо руками. Йона, знавший прекрасно, что было дальше, чувствовал, как у него перехватило горло. Как по всему телу начала распространяться паника.

– Кто-то написал: «Ты думаешь, никто не знает, что ты делаешь? Но ты ошибаешься. Никакие шторы не защитят тебя, даже если они…»

Дальше он просто не мог больше слушать. Не раздумывая, он вырвал катетер из руки, вскочил и выбежал из комнаты.

Вдоль по коридору до стеклянной двери, о которую он ударился. Из его руки тонкой струйкой текла кровь.

Это была его вина. Глупая шутка со смертельным концом. Его вина.

Он стоял, не зная, что делать дальше. Он казался себе таким всезнающим. Таким остроумным.

Наверное, лучше всего было бы сейчас пойти к себе в комнату, лечь в постель, свернуться калачиком. Попросить у медсестры снотворного. Он ясно представил себе это. Но это его не успокаивало.

Йона потом не мог точно сказать, как долго простоял там. Пару раз с ним заговаривали врачи, от которых он просто отмахивался. В конце концов, он пошел обратно в комнату Линды.

Раз в день произнести правду, хотя солгать кажется намного проще.

Он сел не около, а на ее кровать. Как можно ближе. Посмотрел ей в глаза. Это было самое тяжелое из того, что он когда-нибудь делал.

– Никакие шторы не защитят тебя, даже если они красные. Я знаю твой секрет. Но, возможно, тебе повезет, и я сохраню его.

Сначала она ничего не поняла. Потом она открыла рот, но не произнесла ни звука.

– Эту записку написал я, – сказал Йона. Ему казалось, что каждое слово весит целую тонну. – Все случилось по моей вине. Это задумывалось как шутка, и я не знал, какое осиное гнездо я разворошил, но это не играет никакой роли. Это моя вина, и мне бесконечно жаль.

Она выпрямилась, но Йона не отодвинулся. Если Линда захочет его ударить, он не будет сопротивляться. Не будет пригибаться и защищаться руками.

Но она только смотрела на него, растерянно, молча, не говоря ни слова. И в какой-то момент, словно ее покинули последние силы, она наклонилась и заплакала.

40

Визит родителей на следующий день был настоящим кошмаром. Лучше бы Йона лежал в кровати, уставившись в потолок, но его мама привезла пирог, а его отец – неестественно хорошее настроение.