Эльдар Рязанов

«Все слухи, которыми обрастает любая значительная творческая фигура, оказались сильно преувеличенными. Его легендарные „капризы“ оказались всего лишь нормальной реакцией очень трудолюбивого человека на тот невообразимый административный бардак, который, к большому сожалению, царит сейчас почти на всех съемочных площадках. Он приходил на съемки первый и уходил последний. Он, зная слабости сценария, накануне обсуждал завтрашнюю сцену. Внимательнейшим образом прислушиваясь к мнениям Люси Гурченко, Иры Купченко, Лии Ахеджаковой и моему, он легко шел на импровизацию. Он переснял обе наши с Ромочкой Карцевым любовные сцены разных лет, потому что увидел и почувствовал, что за время работы над фильмом наши с Ромой отношения стали гораздо более доверительными и теплыми. А иногда (когда особенно уставал) повторял: „Зачем я всем этим занимаюсь?! Я ведь могу сидеть у себя на даче на Валдае и просто писать… Зачем мне все это надо?“ Но как он может жить без живого процесса?»

Крючковой вторила и Людмила Гурченко:

«Эльдар. Он титан. Остановилась картина „Тихие Омуты“, нет больше денег. Скудные государственные средства кончились. Доставай, режиссер, сам. Досталь предложил Эльдару сценарий „Кляч“ и деньги, о которых говорят: малобюджетное кино. Семьсот тысяч долларов. Две серии. <…>

В перерывах, когда мы могли перекусить, позвонить домой, Эльдара не было. Он ездил на приемы к людям, которые могли бы как-то помочь закончить недоснятые „Тихие Омуты“. Дошел до Примакова. Оттуда вернулся бледный, взволнованный.

— Ах, что будет, то и будет… больше нет ни сил, ни… да ничего больше нет. <…>

Первый съемочный день, как правило в кино и как назло, был одним из финальных кадров всего фильма. Я появилась в красивом гриме, в синем платье с хвостом и в рыжей лисе. Обстановка в первый день нервная, многое не ладилось. Еще бы! Без подготовительного периода ворваться в большую картину!

— Что это за Марика Рёкк! Мне нужна Люся Гурченко! — кричал Эльдар. <…>

Зато на следующий день у меня середина фильма. Когда прошло одиннадцать лет с начала перестройки. Значит, моей „кляче“ лет пятьдесят пять. А что такое пятьдесят пять лет женщине, которая махнула на себя рукой, ударилась после своей грешной бурной жизни в Бога? Живет интересами подруг. Одинокая, но прыткая, веселая, компанейская. Когда я появилась в таком виде… О! Какое удовольствие было на лице у Эльдара! Так оно потихоньку и пошло…»

Самые приятные впечатления от работы над «Старыми клячами» остались также у Лии Ахеджаковой:

«…в мирном, созерцательном состоянии нирваны Эльдара Александровича можно наблюдать крайне редко. Мне это удалось сравнительно недавно — на съемках „Старых кляч“, когда мы снимали эпизод на Ваганьковском кладбище. Вот ведь, казалось бы — кладбище, ночь, жуткий холод, несмотря на лето; мы все у разрытой могилы, а на дне ее лежит наш оператор Гриша Беленький с камерой… А было так хорошо и нежно. И совершенно не страшно. Говорили вполголоса, негромко смеялись. Потом я заметила, что Гриша совсем замерз, и предложила дать ему выпить. Все меня поддержали, а поскольку Гриша не пьет, мы выпили сами. Правда, немного, так как надо было снимать дальше.

Просто передать не могу, как это было замечательно — тишина, лето, кладбище, и мы в этой тишине что-то делаем, снимаем, репетируем… И Рязанов был такой тихий, нежный, умиротворенный…

Однако уже очень скоро, когда мы перебрались снимать к Дому на набережной, от этого мира и покоя и следа не осталось. Начался совсем другой период — страстный, громкий и агрессивный. И клокочущий от ярости Рязанов налетал на нас с Гафтом: нам вечером надо на спектакль — а он этого знать не желает!

Но даже когда все ладится, благостным Рязанов не бывает. Просто тогда он выглядит, как если бы тигр в однокомнатной квартире развеселился: прыгал бы, стоял на задних лапах, вспрыгивал бы на стол, на кровать…»

Пожалуй, даже зрители, благожелательно воспринявшие фильм «Старые клячи», согласятся, что в иных местах этой картины Рязанов развеселился и раздухарился уж слишком избыточно. Порой не покидает ощущение, что авторы сценария «Кляч» вдохновлялись «сортирным юмором», как раз в те годы необычайно востребованным в американских комедиях плебейского толка. Под влиянием чего еще сценаристам могла, например, прийти в голову светлая идея, чтобы «клячи» расправились с ненавистным Хоменко при помощи лавы дерьма из ассенизационной автоцистерны?

«Посылая воздушные поцелуи сотрудникам, напевая и пританцовывая, Хоменко шел к „мерседесу“. Вдруг его смутил неприятный резкий запах.

— Олег, чем это вы ее моете? — остановился у самой двери хозяин.

— Шампунем. Самым лучшим. Французским. Фирменным! — и Олег распахнул дверцу.

Мощная волна дерьма обрушилась на Хоменко, Олега и охранников. Белоснежный смокинг Василия Георгиевича в одно мгновение изменил окраску. Василий Георгиевич упал и барахтался в дерьме, пытаясь встать. Немая сцена. Все оцепенели.