Эльдорадо. Золото и кокаин

— Признаешь ли ты, что тебе дала этот амулет девушка, с которой ты состоял в незаконной связи? — донеслось откуда-то издалека.

— Идите вы все к дьяволу! — простонал я. — Горите в аду!

— Мы хотим спасти твою душу, — в голосе молодого инквизитора слышалась искренняя печаль. — Неопровержимые улики свидетельствуют против тебя. Покайся, и избежишь адского пламени, которое страшнее любых земных страданий хотя бы потому, что оно вечно!

— Я не знаю, что это за дельфин! — прошептал я. — Я... никогда прежде не сталкивался ни с чем подобным...

— Палач, еще один виток!

Должен сознаться, что на пятом повороте палки, затягивавшей веревку все туже вокруг моей щиколотки, я не выдержал и завопил от боли. Перед глазами стоял густой багровый туман, в ушах ревели адские трубы и оглушительно грохотали огромные барабаны. Но я всю ночь готовился к этому и знал, чего нельзя делать ни в коем случае. Нельзя было признаваться. Нельзя было называть чьих-либо имен. Первое означало костер — потому что признание, даже вырванное под пытками, служило неопровержимым доказательством вины и давало инквизиции право передать обвиняемого в руки гражданского правосудия для так называемого освобождения. Но второе было еще хуже, потому что, как учил меня отец, потерять честь для кабальеро куда страшнее, чем потерять жизнь.

Поэтому я молчал. То есть я орал, ругался, скрежетал зубами и даже пытался петь неприличную матросскую песенку, которой когда-то научил меня брат Луис. Но ни одного имени от меня инквизиторы так и не услышали.

А после шестого витка мир вспыхнул у меня перед глазами и я потерял сознание.

Очнувшись, я почувствовал, что боль, пронзавшая мою левую ногу, стала не такой острой. Скосив глаза, я увидел палача, который, бурча себе что-то под нос, наматывал окровавленную веревку на деревянную палку. Я попытался пошевелить пальцами ноги, и это у меня получилось, хотя ногу как будто раскаленной иглой пронзило.

— Напрасно вы остановили пытку, брат Алонсо, — брюзгливо проговорил Эль Тенебреро. — Еще немного — и он бы нам все рассказал.

— Еще немного — и он бы отдал Богу душу, — мягко возразил хорошо знакомый мне голос. — А мне хочется не только искоренить зло, но и узнать, откуда в Саламанке появилась новая больса де мандинга.

«Стало быть, молодого инквизитора зовут Алонсо», — отметил я про себя.

Позже я не раз удивлялся, каким чудом мне, истерзанному пытками, дрожащему от боли и унижения, удалось расслышать и запомнить этот разговор. Но факт остается фактом — я запомнил его от первого до последнего слова.

— Твое стремление найти источник распространения этой скверны похвально, — в голосе Эль Тенебреро слышалось раздражение, — но порой мне кажется, что ради удовлетворения своего любопытства ты готов закрыть глаза на более серьезные преступления...

— Вы несправедливы, монсеньор, — спокойно возразил брат Алонсо. — Вы же не хуже меня видите, что этот юноша никакой не еретик. Единственное его прегрешение — хотя его тяжесть я не собираюсь оспаривать — заключается в том, что он по глупости воспользовался проклятым амулетом, который дал ему истинный враг нашей Церкви...

— А то, как он тут при нас оскорблял трибунал, его слуг и сам святой престол? — возмущенно закудахтал одышливый толстяк. — Это, по-вашему, не преступление?

Мне показалось, что Алонсо усмехнулся.

— Брат Гомес, — спросил он, — вы же участвовали в допросах епископа Арриаги?

— Разумеется, я ведь был секретарем следственной комиссии!

— Тогда вы должны помнить, какими словами достопочтенный епископ поминал его святейшество папу и его кардиналов. А ведь впоследствии его оправдали. Так что будем снисходительны к словам, которые исторгают из груди грешника потро и трампа.

Эль Тенебреро угрожающе засопел.

— Завтра я намерен добиться от этого щенка признания, — заявил он. — Пусть даже для этого придется вырвать ему все ногти — один за другим. Это и в ваших интересах, брат Алонсо. Ведь когда его увезут в Вальядолид, вам уже не удастся узнать, от кого сей сосуд греха получил проклятого дельфина!

— Почему, кстати, его не забрали до сих пор? — спросил одышливый брат Гомес. — Что за дыра эта Саламанка, даже тюрьмы приличной и то нет!

— Завтра вечером должна прибыть тюремная повозка. Так что, братья, у нас есть всего один день, чтобы установить истину.

— Надеюсь, нам этого хватит, — задумчиво проговорил брат Алонсо. — Я каждую ночь молю Господа, чтобы он позволил мне найти и выжечь каленым железом источник этой мерзости!

— Маррано, — уверенно заявил Эль Тенебреро. — Это их еврейская магия. Тут нет никакой загадки. Нужно сжечь всех иудеев и конверсос , и дело с концом.

— Для этого в Испании не хватит деревьев, — улыбнулся брат Алонсо. — И позвольте напомнить вам, монсеньор, что амулет быка, как мы знаем достоверно, уже несколько поколений принадлежит семейству Борджиа, которое уж никак нельзя причислить к еврейскому племени .

— Тише! — прервал его Эль Тенебреро. — При посторонних, брат Алонсо!

Он, вероятно, имел в виду палача.

— Вы правы, — смиренно ответил брат Алонсо. — Продолжим беседу на улице.